Эдвард Сноуден. Личное дело - Эдвард Сноуден Страница 14

Все тинейджеры – хакеры. Им приходится быть ими по причине невыносимых жизненных обстоятельств. Они считают себя взрослыми, а взрослые считают их детьми.

Помните ли вы себя в подростковом возрасте? Вы тоже были хакером, стремясь сделать что-то в обход родительского надзора. И вообще, вы были сыты по горло тем, что с вами обращаются как с ребенком.

Припомните, каково это было, когда кто-то старше и больше вас стремился установить над вами контроль, как будто возраст и рост сами по себе равносильны авторитету. В какой-то период жизни ваши родители, учителя, тренеры, предводители скаутов и служители церкви неизменно пользовались своим положением, чтобы вторгаться в вашу частную жизнь, навязывать вам свои ожидания относительно вашего будущего и принуждать к послушному следованию стандартам прошлого. Всякий раз, когда взрослые подсовывали вам свои надежды, мечты и желания вместо ваших собственных, они это делали, по их же словам, «ради вашего блага» или «заботясь о ваших интересах». И если иногда это так и было, мы все помним и другие случаи, когда все было по-другому – когда доводов вроде «потому что я так сказал» было недостаточно, а «ты еще скажешь мне за это спасибо» не внушало доверия. Если вы помните свою юность, вы точно знаете, каково находиться на «принимающей стороне» подобных клише, так же как и на противоположной, при дисбалансе власти.

Взрослеть – значит осознавать, до какой степени твоим существованием управляют наборы правил, расплывчатые руководящие принципы и все более и более неприемлемые нормы, навязанные тебе без твоего согласия и имеющие свойство в любую минуту измениться. Были даже и такие правила, о существовании которых вы могли узнать, только после того как их нарушили.

Если вы были похожи на меня, вас это возмущало.

Если вы были похожи на меня, вы были близоруки, костлявы и в силу возраста едва набирали двузначные числа, когда впервые заинтересовались политикой.

В школе вам рассказывали, что в рамках американской политики граждане, реализуя свое право голоса, дают согласие на то, чтобы ими управляли равные им. Это демократия. Но демократии явно не находилось места в классах на уроках истории США, где, если бы нам с одноклассниками дали право голоса, мистер Мартин был бы уволен с работы. Но мистер Мартин, напротив, устанавливал правила для уроков истории США. Мистер Эванс устанавливал правила для английского языка, мистер Суини – для естественных наук, мистер Стоктон – для математики, причем все упомянутые учителя постоянно меняли правила в свою сторону, чтобы расширить до максимума свою власть. Если учитель не захочет отпускать тебя в туалет, приходится терпеть. Если учитель обещал провести экскурсию в Смитсоновский институт, но затем отменил ее по причине надуманного проступка кого-то из класса, никаких объяснений он не даст, кроме ссылок на свой высокий авторитет и необходимость поддержания надлежащего порядка. Уже тогда я осознал, что любая оппозиция подобному укладу будет трудна хотя бы оттого, что, случись этим правилам измениться в интересах большинства, сам акт тут же поставит тех, кто навязывает правила, в явно невыгодное положение. Это в конечном итоге есть самый главный изъян или, говоря иначе, «конструктивный недостаток», нарочно интегрированный в любую систему, как в политике, так и в компьютерной науке: люди, создающие правила, не имеют побудительной причины действовать против самих себя.

Что убедило меня в том, что школьная система по меньшей мере нелигитимна? То, что она не признает легитимным любое инакомыслие. Я мог бы защищать свое дело в суде, пока не потеряю голос, или просто признать тот факт, что я никогда и не имел голоса, чтобы начать защищаться.

Вместе с тем у внешне благожелательной тирании школы, как и у всех видов тирании, весьма короткий срок годности. В какой-то момент непризнание правил учреждения становится лицензией на сопротивление оным; правда, отрочеству свойственно путать сопротивление с эскапизмом и даже насилием. Обычный подростковый бунт мне не подходил: я считал себя слишком крутым, чтобы опуститься до вандалима, но не настолько крутым, чтобы пробовать наркотики. (До сего дня я ни разу в жизни не напился и не выкурил сигареты.) Вместо этого я стал хакером – что было и остается самым благоразумным, самым здравым и самым высоколобым способом, какой только доступен школьникам, дабы утвердить свою автономию и послать взрослых куда следует.

Как большинство моих одноклассников, я не любил правил, но боялся их нарушить. Я знаком с системой. Ты исправил ошибку учителя – замечание; ты поспорил с учителем, когда ошибку не признали таковой, – останешься после уроков. Кто-то списал у тебя контрольную, хотя ты никому не давал списывать, – тебе оставаться после уроков, а списанная работа не засчитывается. Отсюда и возникает любое хакерство – уверенность в систематической взаимосвязи между «вводом» и «выводом», причиной и следствием. Потому что хакерство не рождено компьютерами. Оно существует там, где есть правила. Чтобы «хакнуть» систему, требуется знать ее правила лучше тех, кто ее создавал или ею управляет; это эксплуатация уязвимого зазора между тем, как эти люди представляли себе работу системы, и как она работает на самом деле – или как ее можно заставить работать. Обращая себе на пользу все эти непредусмотренные полезные варианты, хакеры не столько нарушают правила, сколько развенчивают их.

Люди запрограммированы распознавать закономерности. Каждый выбор, который мы делаем, обоснован целым набором предварительных допущений, как эмпирических, так и логических, бессознательно извлекаемых и сознательно развиваемых. Мы используем эти допущения, чтобы просчитать потенциальные последствия сделанного каждый раз выбора; эту способность мы называем интеллектом. Но даже самые умные из нас полагаются на допущения, которые ни разу не подвергли проверке. А значит, и варианты выбора, которые мы делаем, часто не лишены изъянов. Всякий, кто разбирается в чем-то лучше или мыслит быстрее, точнее, чем мы, может воспользоваться этими изъянами и создать последствия, о которых мы заранее даже не подозревали. В этом и заключается эгалитарная природа хакерства: ему не важно, кто вы, важно лишь, как вы рассуждаете. Это самый надежный способ обращения с авторитарными фигурами, которые настолько убеждены в нерушимости их системы, что им никогда не приходило в голову ее протестировать.