Против либерализма к четвертой политической теории - Ален де Бенуа Страница 13

Буржуа XIX века самоопределялся благодаря своему статусу, рангу, состоянию и связям. Он — тот, кто «держит салон» (Сеньобос), кто «располагает возможностями» (Анд­ ре Зигфрид), даже тот, кто «владеет фортепьяно». Принад­лежит ли он к средней, мелкой или крупной буржуазии, к буржуазии торговой или промышленной, к слою рантье или является «интеллектуальным и либеральным» буржуа, у него примерно одни и те же привычки, неписаные прави­ла поведения, облик и даже матримониальные предпочте­ния28. Это эпоха «буржуазного христианства», против ко­торого так яростно выступали Пеги, Блуа и Бернанос, а Прудон в то время даже заклеймил Церковь как «горнич­ную наиболее невежественной и консервативной буржуа­зии»29. Это также эпоха «прогресса», ознаменованная триумфом сциентистской идеологии: буржуа верит в науку так же, как он верит в железную дорогу, автобус и газовое освещение. Однако это также эпоха буржуазного гротеска, буржуа высмеивали романтики, артисты, богема и живо­ писцы. Традиция изображать буржуа в качестве смешного, одураченного персонажа, старикашки или рогоносца вос­ходит к Мольеру, если не к баснописцам Средневековья. Однако именно в XIX в. эта художественная традиция до­стигает наивысшего расцвета. Скрудж и Грэдринд у Диккен­са, а также такие персонажи французской литературы, как Перришон, Фенуйяр, Бювар и Пекюше, месье Пуарье, Прю­ дом, Цезарь Биротто, приходят на смену буржуа­джентль­ мену. Они вызывают к жизни народный роман и бульвар­ную комедию (водевиль) таких авторов, как Лабиш, Клеман Вотель, Жюль Сандо. Они вдохновляют остроумие Бодлера, кисть Домье и карикатуристов «Масленки». Флобер, кото­рый был убежден, что единственным способом быть хоро­шим буржуа является прекратить быть им, написал такую фразу: «я называю буржуа того, кто мыслит низко».

Гюисманс писал в одном ядовитом пассаже: «Буржуа­зия, более злостная и грязная, чем обнищавшая аристокра­тия и падшее духовенство, переняла у них фривольное бах­вальство и блеклое чванство, которые в ее исполнении ста­ли еще хуже от ее безвкусицы. Она украла у них их пороки, превратив последние в омерзительные по лицемерности грехи. Авторитарная и скрытная, низкая и трусливая, она постоянно приносит в жертву одураченную ею толпу. Она сняла с нее намордник, чтобы натравливать ее, когда по­ требуется, на старые касты, лишенные ею власти. Когда­ нибудь все это прекратится, из плебса по соображениям гигиены будет выпущена вся кровь, и буржуа, опьяненный своей властью и своими деньгами и распираемый от соб­ственной глупой гордыни, воцарится на троне. результатом его пришествия будет удушение любой интеллигентности, смерть всякой порядочности, уничтожение всякого искус­ства. Это будет настоящей американской каторгой, распро­страненной на наш континент: огромное, глубочайшее, без­ размерное хамство финансиста и выскочки станет объек­том поклонения. Оно воцарится над мерзостным городом идолопоклонников, которые будут распевать ему свои без­ законные литании, поклоняясь фасадам банков как свя­щенным скрижалям»30.

Буржуа, обвиненный во всех грехах, кажется, стал Про­теем. Ему вменяли в вину культ денег, тягу к безопасности, реакционный дух, интеллектуальный конформизм, отсут­ствие вкуса. Его называли филистером, эгоистом, посред­ственностью. Его отныне именуют выскочкой, эксплуата­тором народа, вечно сытым, самодовольным кретином. его критики, часто противоречившие друг другу, сходились в общей ненависти к его карикатурному облику, но разли­ чались в принадлежности к социальным группам, из кото­рых они вышли, и в том идеальном типе, который они предлагали в противоположность буржуа. Буржуазия была презираема правыми антилибералами, часто по эстетиче­ским причинам и во имя «аристократических» ценностей (буржуазный мир уродлив и претенциозен, его ценности по­средственны), в то время как левые ополчались на него во имя моральных и народных ценностей (буржуа были «при­ вилегированными»). Эта двойная критика была очевидно амбивалентной. Она показала, что буржуа воспринимается одновременно как эксплуататор и антигерой, как элита и фальшивая элита, как наследник аристократии и карика­тура на нее.

Рабочее движение, направленное против буржуазии, моментально разделилось по своим стратегическим уста­новкам. Нарождающийся социализм раскололся на оппор­тунистов и революционеров, на «коллективистов» и «ре­ визионистов». его реформистское крыло в конце концов решило сыграть в парламентские игры. революционный синдикализм, напротив, утверждал, что буржуазию невоз­можно победить на ее поле. Он проповедовал прямое дей­ствие и клеймил «посредников», не позволявших рабочему классу выдвигать свои требования напрямую. Сорель и Лагардель особенно резко осуждали принятие социализ­мом правил буржуазного общества и его эволюцию по на­ правлению к социал­демократии.

Отношение Маркса к этому вопросу чрезвычайно дву­смысленно. С одной стороны, он обвинял буржуазию в став­ших общеизвестными фразах: «Повсюду, где буржуазия за­ хватила власть, она сбросила феодальные, патриархальные и идиллические отношения. Она безжалостно разбила все связи, соединявшие феодального человека с высшими цен­ностями, чтобы не оставить другой связи между людьми, кроме холодного интереса, жестких требований платежа в срок. Она размыла священный трепет религиозного экс­ таза, рыцарского энтузиазма и наивной сентиментально­сти в ледяных водах эгоистического расчета. Она превра­тила личное достоинство в простую обменную ценность. Она заменила многочисленные свободы, завоеванные до­рогой ценой, одной безжалостной свободой коммерции. Буржуазия сорвала сакральный ореол со всех профессий, вплоть до самых почитаемых. Она сделала из врача, поэта, священника, ученого наемных работников у себя на содер­жании. Буржуазия сорвала вуаль сентиментальности с семьи и превратила отношения внутри нее в чисто денежные от­ ношения». Вместе с тем Маркс счастлив констатировать, что буржуазия «подчинила деревню городу» и похоронила отношения взаимности, характеризовавшие буржуазное общество. Он подчеркивает ее «в высшей степени револю­ционный характер» и роль, которую она сыграла в разви­тии производительных сил: «Буржуазия не может суще­ствовать, не изменяя революционным способом производ­ственные силы, т. е. условия производства, а тем самым и все социальные отношения. растворяются все традицион­ные и неподвижные социальные связи с сопровождавшим их роем древних и почитаемых концепций и идей: все, что приходит на их место, устаревает, не успев закостенеть. Все, что казалось постоянным и тяжеловесным, испаряется как дым, сакральное профанируется, и люди вынуждены нако­нец оценить условия своего существования и взаимные от­ ношения непредвзято. Буржуазия, подталкиваемая нуждой новых свершений, покорила весь земной шар. Для нее не­ обходимо внедряться повсюду, эксплуатировать повсюду, повсюду устанавливать отношения. Эксплуатацией мирового рынка буржуазия придала космополитический характер про­изводству и потреблению во всех странах мира. К недо­вольству реакционеров, она лишила промышленность ее национальной основы. Старые национальные индустрии разрушаются день ото дня. Под страхом смертной казни она заставила все народы принять буржуазный способ про­изводства. Она заставляет их внедрять у себя цивилизацию, т. е. становиться буржуазными. Одним словом, она переде­лывает мир по своему лекалу. Буржуазия все более и более препятствует распылению средств производства, собствен­ности и населения. Она переселила население в города, провела централизацию средств производства и сконцентрировала собственность в немногих руках. Фатальным по­ следствием этих изменений была политическая централи­зация. независимые провинции, связанные в слабую феде­рацию, обладавшие разными законами, правительствами, интересами, таможенными тарифами, объединились в одну нацию с одним правительством, одним законодательством, одним буржуазным национальным интересом, одной тамо­женной границей»31.