"Горячие" точки. Геополитика, кризис и будущее мира - Джордж Фридман Страница 11

Я догадываюсь, что отец заключил сделку: он согласился буквально быть на побегушках у сотрудников американской разведки, работая в среде венгерских беженцев, в обмен на возможность для семьи быстрее перебраться в безопасное место, то есть собственно в Штаты. Это — единственное разумное объяснение происшедшему, тому, что он сделал, и туман, напускаемый на его род занятий в тот период, только подтверждает мою догадку. Если дело обстояло именно так, то он был лишь одним из тысяч подобных агентов, а его открытая брезгливость к школьным играм в шпионов, которую он выказывал мне несколько раз, демонстрировала, что он знает предмет этих игр достаточно хорошо. Понятно, что он не был вовлечен во что-то действительно важное, так как он в конце концов остался жив — ведь советские агенты проникли на самые нижние уровни практически всех секретных операций. Ситуация, в которой оказался отец, напрягала его все больше. Хотя он воодушевлялся мыслью, что его семья была в безопасности, сам он находился слишком близко от линии основного геополитического разлома, на одном берегу которого стояли советские танки, а на другом — американские бомбардировщики.

Только в 1952 году отцу удалось приехать в Штаты и воссоединиться с семьей. Примерно в это время стало ясно, что все тайные операции американской разведки в Восточной Европе проваливаются. Попытка проникнуть в Албанию, поднять там партизанское движение и заполучить эту страну себе окончилась неудачей в самом начале — на этапе проникновения. Советские спецслужбы уже ожидали агентов на берегу моря. Участвовал ли отец в подобных делах? У нас сохранилась его фотография, где он на борту корабля, с нарукавной повязкой, окружен группой мужчин такой внешности, что для их описания больше всего подходит слово «головорезы». У него не было для нас объяснений по поводу того, как он тогда оказался на этом корабле. Однако он объяснял наличие у себя нарукавной повязки тем, что он возглавлял эту группу, так как был единственным, кто мог говорить по-английски. Объяснение было неуклюжим, ведь даже 20 лет спустя — когда он работал наборщиком в New York Times — его английский оставлял желать много лучшего.

Сразу же после приезда в Америку отец нашел себе работу в типографии. Поначалу мы жили в Бронксе. Район тогда не был таким мрачным, каким стал позже. Но все-таки это было весьма специфическое место с очень сложными соседями. Позже мы купили в Куинсе небольшой дом с крошечным садом, который родители очень любили. Еще позже мы переехали в другой небольшой дом на южном берегу Лонг-Айленда. Моя сестра вышла замуж за инженера и родила троих детей. Я пошел в школу и как-то постепенно повзрослел.

В 1960-е годы Пит Сигер высмеял в своей песне маленькие дома в пригородах — они все похожи друг на друга и сделаны из «тики-таки» [4]. Как-то отец услышал, что я напеваю эту песенку, и спросил, о чем она. Я объяснил, что нелюбовь Сигера к дешевым стандартным домам есть следствие и отражение его нелюбви к заурядным и безликим людям. То, как вы живете, показывает, кто вы есть на самом деле. Мы становились заурядными и безликими людьми. Я находился с ним в это время во дворе за нашим домом, и я никогда не забуду его реплику: «И это все, что заботит американцев?»

Ответ: «да». Когда вы сильны и находитесь в безопасности, вас начинают заботить вопросы потери собственной идентичности. Отец никогда ее не терял. У него в жизни был страх другой потери — потери жизни. Отец любил Америку, потому что тут он был в безопасности, если вынести за скобки его ночные кошмары. Он вырос в Европе и впитал в себя элементарное представление, что жизнь бесценна, а самые большие враги — это люди, которые вдруг почему-то хотят ее отнять. Для него мир был устроен предельно просто. Европа являлась местом, где живут только волки и те, на кого эти волки охотятся. В Америке живут люди, которые не боятся друг друга. Для отца этого было более чем достаточно, чтобы что-то еще ожидать от жизни.

Мой отец так и не простил русских, потому что те продолжили террор, начатый нацистами. Он не простил французов за их слабость и развращенность, за то, что они безвольно проиграли войну в течение шести недель. Он не простил поляков за то, что они рассчитывали на французов, а не на себя самих. И более всего этого, он никогда не смог простить немцев. Мой отец не простил Европу за чудовищность того, что произошло, и не простил европейцев за то, что они так быстро простили сами себя за все. Для него Европа осталась континентом, где живут монстры, коллаборационисты и жертвы. Он больше никогда не возвращался ни в Венгрию, ни вообще в Европу — его это не интересовало. Будучи старшеклассником, я спросил его, почему он отказывается видеть, что Европа изменилась, и признать это. Он ответил: Европа никогда не изменится. Она будет жить так, как будто ничего не случилось.

Сейчас, наблюдая за Европейским Союзом, я часто вспоминаю слова моего отца и думаю о них. ЕС — это организация, которая действует так, как будто ничего и не случалось. Я не имею в виду, что европейцы не осведомлены о случившемся или их это не очень трогает. Я считаю, что — и как идея, и как организация — Европейский Союз абсолютно уверен, что все это в прошлом, в безвозвратном прошлом. Что ЕС уверен: демоны послушались его заклинаний и исчезли. И я сомневаюсь в том, что свою историю возможно так легко преодолеть. Эта книга — о темных уголках Европы, в которых, как мой отец был убежден, настоящая Европа живет до сих пор. Действительность более сложна, чем современная Европа хотела бы, более сложна, чем мой отец представлял себе. Но цель книги — найти зерна истины, отталкиваясь от конкретной жизни конкретной семьи (моей) как европейцев. Мы начнем с очень маленького городка в Португалии.