Закон маузера - Валерий Большаков Страница 9

— И не говорите, голубчик, и не говорите.

— А чего это вы такое везёте? Книги?! Вике-ентий Никола-аич… Кто ж по нонешнему-то времени книги в дом тащит? Я вот маслица выторговал с полфунта да мучицы малость. А вы — книги!

— Книги, голубчик, тоже пища. Духовная.

— Ишь ты…

Кузьмич, свесившись со своей полки, осведомился:

— А не пора ли подкрепиться? Как мыслите? Кхым-кхум…

— Можно… — отозвался Кирилл. — А что, есть чем?

— Да так, завалялось кое-што…

Навернув сальца с ситным хлебом, Авинов ощутил сытость.

Тут же накатила и лень с дремотой.

Вспомнилась Даша. Любовница, красавица, жена законная.

Кирилл вздохнул. Полгода её не видел.

Не целовал, не миловал, не касался. Даже письмеца не получал. Агенту, заброшенному в тыл врага, почта полагается, но известного толка — шифровки…

Вот только нежность не зашифруешь и морзянкой не передашь.

Соскучился он? Не то слово.

Весь смысл не в том даже, что с ним рядом нет женщины, а в ином — он вдали от родного ему человека, разлучённый и одинокий.

Бывало, так застынешь душой, что мертвеешь, а отогреться не получается — прижаться не к кому.

Так чтобы стиснуть руками любимую, тёплую, ласковую, закрыть глаза и просто побыть вместе, чувствуя, как рядом, совсем близко, бьётся второе сердце. И — никак…

Когда ж она кончится, заваруха эта? Нет ответа…

Запахнув как следует полушубок, Кирилл поворочался, да и уснул под стук колёс, под людской говор.

Тамбов проехали на следующий день, а ближе к вечеру снаружи донёсся мощный гудок, больше похожий на рёв хищного зверя. Авинов метнулся к окну, протёр рукавицей прозрачный кругляшок — и обмер.

Их пассажирский состав как раз заворачивал, описывая широкую дугу, и закатное солнце эффектно высвечивало догонявший бронепоезд.

Длинный блиндированный эшелон с торчащими жерлами орудий крупного калибра…

— «Предреввоенсовета»! — охнул Кирилл. — Кузьмич, это Троцкого поезд!

— Беда!

В это время бронепаровоз требовательно заревел, а в следующую секунду выпалили две морские пушки Канэ.

Грохот ударил в окна с дребезгом, и тут же насыпь впереди «мирного» паровоза вздулась, поднялась горбом, выбрасывая дым и комья мёрзлого грунта.

Второй снаряд угодил по путям — в стороны полетели шпалы, гравий, а правая рельса, с корнем вырывая колышки, загнулась чудовищной заусеницей.

Машинист дёрнул за стоп-кран, так что снопы искр брызнули из-под колёс.

— Держись!

Вагоны тряхнуло, сбрасывая людей с полок, валя сидящих, а тех, кто стоял, бросая на стенки.

— Уходим, Кузьмич!

— Ядрёна-зелёна! Ясное дело…

Кирилл даже не пытался пробиться к выходу сквозь визжащую, кричащую и стонущую кучу-малу, образовавшуюся в проходе. Разбившиеся или уцелевшие, пассажиры вопили одинаково громко, мечась и создавая опасную сутолоку.

В это время личный бронепоезд Троцкого «притормозил», то есть ткнулся своими передними платформами в последний вагон состава «Москва — Борисоглебск».

— Т-твою мать!

Авинов подтянулся на руках и с размаху ударил ногами, вышибая боковое окно.

Подхватив чей-то фанерный чемодан, он быстро очистил проём от торчащих осколков.

— Ты чего творишь? — заорал краснолицый хозяин чемодана.

Кирилл швырнул ему чемодан в руки.

— Это бронепоезд Троцкого! — заорал он. — Хочешь нарваться на его матросню? Давай! Эти живо тебя в расход пустят!

Слова его вызвали новую волну паники, люди стали ломиться во все щели, а Авинов под шумок выбрался из вагона.

Спрыгнул в снег, проваливаясь по колено, и помог спуститься Исаеву.

— Ходу!

От бронепоезда уже бежали матросы в чёрных кожаных одеждах — личная гвардия наркомвоена.

За железнодорожной насыпью чернел лесок, до него было шагов десять по глубокому снегу.

Потом стало получше, наст держал.

Пассажиры валили из вагонов прочь, мужицкий мат и бабий вой разносились далеко, перебивая даже пыхтение паровозов.

Едва Кирилл скрылся за деревьями, как раздались первые выстрелы. Палили в воздух, доводя панику до крайности.

Люди разбегались в разные стороны, волоча свой багаж, теряя с таким трудом нажитое.

Ни к селу ни к городу бухнула пушка, фугас поднял посреди зимнего поля столб дыма, снега и земли.

— Твою-то мать… — натужно кряхтел Исаев, продираясь через подлесок. — Догнал-таки! Врёшь, не возьмёшь…

— Гляди, — тревожно сказал Авинов, показывая на блиндированный поезд, — вроде грузовики спускают. И лыжников!

Кузьмич остановился и задумчиво сплюнул.

— Эвона как… Грузовики далеко не уйдут — завязнут в снегу. А вот лыжники… Беда!

Маленькие фигурки в шинелях и будёновках, с винтовками за плечами шустро двигали лыжными палками, скользя друг за другом цепочками.

Сделав два больших шага, Исаев снова замер.

— Я што думаю, ваш-сок-родь… Так-то мы далеко не уйдём! Лыжи надобны!

— Так где ж их взять?

— А вона сами к нам едуть!

В лесу лыжники разбежались, начали прочёсывать заросли, крутясь между деревьев.

Кузьмич застыл, прижимаясь к стволу здоровенного дуба, потом наклонился, медленно потянул из валенка засапожный нож.

Авинов, жавшийся к стволу рядом с ординарцем, выглянул и снова прижался затылком к ребристой коре.

Красноармеец был совсем рядом.

Курсант-кремлёвец раскраснелся, торя лыжню, его увлекало само движение, сама гонка по лёгкому морозцу.

Лыжи так и шуршали, подминая хрупкий наст.

Ухватившись поудобнее за нож, Исаев резко повернулся навстречу лыжнику, со всего размаху всаживая тому лезвие под сердце. Курсант словно споткнулся на всём ходу, стал падать, а Кузьмич поспешно ловил его, а то, чего доброго, палку сломает или вовсе лыжу.

— Завалил! — выдохнул он, укладывая курсанта под дубом.

Стынущая кровь впитывалась, и взрытый снег розовел.

Исаев быстренько снял лыжи с мертвяка и встал на них сам.

— Кузьмич, — сказал Кирилл с лёгким раздражением, — может, и мне разрешишь повоевать?

— За вас, ваше высокоблагородие, уж больно цену высокую дают, — строго проговорил ординарец, — беречь вас надо! А я — старый охотник, бывало что и с тигром справлялся. Щас-то, конечно, полосатого мне не одолеть, но уж краснюк старому чалдону ^[31] не ровня! Я скоро…