Сдвиг - Алексей Евтушенко Страница 9

Остановил машину, вышел. Присмотрелся. Точно – кладбище. Необычайно большое, это да. Может быть, и город большой? Откуда взяться большому городу на севере Калужской области, где я сейчас нахожусь? Во всей области от силы миллион населения, может, чуть больше. В Калуге, думаю, около трехсот тысяч. Значит, в неведомом мне наукограде Эйнштейне могло проживать тысяч сто народу. Много – сто пятьдесят. А кладбище такое, будто здесь целый город похоронили до последнего человека…

Я похолодел.

Стоп. Что, если так и есть?

Еще раз внимательно осмотрел гигантский погост. Даже достал бинокль. И заметил, что разные части кладбища сильно отличаются одна от другой. Вон там, слева, в отдалении, ближе к шоссе – явно старая часть. Не слишком обширная, между прочим. Словно остров, занимающий примерно пятую-шестую части озера. Поросла мощными липами да кленами, оградки видны, памятники со звездами. Все по-советски. А вот вне «острова» картина другая. Памятники с оградками попадаются, но гораздо реже. Ближе к городской застройке и вовсе никаких оградок не видать – сплошные православные кресты. Многие уже сгнили и упали, но некоторые продолжают стоять. Просто кресты, воткнутые в едва заметные, оплывшие от времени и непогод могильные холмики. Некоторые с табличками, но надписи на них давно съела коррозия. Некоторые же и вовсе без табличек, совсем покосившиеся, грубо и наспех сколоченные из досок, изначально явно для этого не предназначенных. И деревьев здесь меньше. Те же, что есть, гораздо моложе своих собратьев в старой части – и ниже, и тоньше.

То есть что мы наблюдаем?

Сначала людей нормально хоронили на городском кладбище, ставили на могилы советские обелиски, обносили оградками. Потом, когда количество умерших резко возросло, про оградки и обелиски забыли и вернулись к православному кресту. Я, конечно, не большой знаток советских обычаев, но, по-моему, людей должно было круто прижать, чтобы они массово обратились к вере предков. Пожалуй, даже круче, чем в Великую Отечественную. Пойти, что ли, полазить между могилами, поискать даты смерти? Нет, ну его. Не хочу. Поищу другие источники информации.

Я сел в машину, тронулся и через пять минут въехал в город.

Ни единой души на улицах, где там и сям сквозь асфальт уже проросла трава, кусты и деревья.

Запущенные, давным-давно требующие ремонта жилые дома и здания.

Брошенные автомобили у обочин. Царапающие взгляд облезлой краской и ржавчиной, часто с разбитыми окнами и фарами, на спущенных, полусгнивших шинах «Жигули» различных модификаций, «Москвичи», «Волги» и «Запорожцы» выглядели так, словно их хозяева ушли и не вернулись лет двадцать пять назад. А то и все тридцать. Кроме легковушек, несколько раз мне попались и грузовики, тоже все советских марок – два «трудяги» «ЗИЛ-130», родственный им по дизайну и тоннажу «ГАЗ-53» и армейский «УРАЛ-375 Д» с кузовом под брезентовым тентом. В этот я не поленился заглянуть и тут же спрыгнул назад на тротуар. Машинально огляделся, перевел дух и заглянул снова.

Один, два, три, четыре.

Четыре скелета, на которых местами сохранилась иссохшая серо-коричневая кожа, облаченные в полусгнившее солдатское обмундирование образца семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века, вповалку лежали на полу. Сапоги были только на одном. Кирзовые, солдатские, порыжевшие и потрескавшиеся от времени и непогод.

В кузов я не полез, так и стоял на подножке, вцепившись в деревянный борт, завороженный открывшейся передо мной картиной.

Брезентовый тент во многих местах прохудился, и сквозь прорехи свободно проникали солнечные лучи, в которых красиво танцевали мириады пылинок. На черепе одного из скелетов каким-то чудом еще держалась пилотка. Тонкий солнечный луч, преодолев сто пятьдесят миллионов километров от Солнца до Земли, прошел сквозь атмосферу, нашел дыру в старом брезентовом тенте невесть когда брошенного армейского грузовика, проник в нее и засиял малым чистым островком света на алой эмали пятиконечной солдатской звездочки. Зачем? Я склонялся к мысли, чтобы мне, Даниле Воронину (двадцать девять лет, гражданин России, холост, служил, не судим), было не так страшно. Потому что мне и впрямь было страшно. Не до такой степени, чтобы немедленно прыгать в машину и гнать из этого города мертвых куда подальше, пока при памяти и ветер без камней. Но уже близко. А этот луч как бы говорил мне: «Смотри, и в этом царстве смерти, безнадеги и зловещей тайны есть красота. Да, мимолетная, сюрреалистическая и даже жутковатая. Но все же – красота. А там, где есть красота, так или иначе продолжается и жизнь. Главное – не отчаиваться и не впадать в панику. Я же не отчаиваюсь. Делаю свое дело – несу тепло, свет, энергию. Тебя вот порадовал. И ты давай приободрись. Мертвые не страшны. Бояться нужно живых, тебе ли не знать».

Я знал, но полностью согласиться с лучом не торопился. Приободрить-то он меня приободрил, не без этого, однако, чем дольше я смотрел на мертвецов, тем больше разных мыслей по поводу их смерти появлялось в моей голове.

Два скелета лежали на полу в середине кузова. Еще два полусидели-полулежали, привалившись спинами к кабине, на пилотке того, что был от меня по левую руку, как раз и сияла в солнечном луче алая звездочка. Хотя, уже не сияла. Луч сместился и теперь падал на выцветший малиновый погон с одной широкой желтой поперечной лычкой и белыми буквами СА. Старший сержант. Советская армия. Внутренние войска.

Приплыли.

Теперь понятно, почему на них обмундирование, какое я видел только в кино.

Я все-таки пересилил себя и залез в кузов. Никуда не денешься. Хочешь понять, что происходит, боец, внимательно изучай обстановку, вникай в детали и думай. Так учил нас командир разведроты старший лейтенант Холод. Алексей Владимирович. И ни разу в жизни я не пожалел о его уроках.

Ни оружия рядом, ни документов в карманах. Вероятно, много лет назад живые позаботились о том, чтобы избавить мертвых от ненужных бумаг и вещей. Даже поясными ремнями не побрезговали… Хм. А может, это были губари? В смысле, военнослужащие, отправленные на гауптвахту? Довелось мне как-то пять суток по решению суда провести на гарнизонной гауптвахте (попался по большой дурости милиции в самоволке), так, помнится, ремень у меня сразу отобрали. И на работу в комендатуру потом возили без ремня. Вернули по отбытии наказания. Поэтому ни оружия у них нет (откуда у арестантов оружие!), ни каких бы то ни было личных вещей, ни ремней. «Ага, – сказал я себе. – Везли их, значит, куда-то. На губу или с губы, на работы. Под конвоем, как положено. Конвой, понятно, вооруженный. И тут… что? Четверо губарей кинулись на конвой? А тот не растерялся и пустил в ход оружие. Расстрелял всех к такой-то матери. И ушел. Прихватив с собой водителя, который и вовсе не при делах. Ерунда какая-то. Воображение разыгралось. Какие губари, какой конвой? Может, все не так было. Просто ехали четверо солдатиков в кузове, а потом взяли и умерли… М-да, еще лучше. Прямо-таки гений дедукции вы, Данила Игоревич. Мыслитель, голова! Отчего умерли-то? А отчего люди умирают? Насильственная смерть, включая самоубийство, – это раз. Болезнь – два. Голод или жажда – три. Старость – четыре. И какая же причина здесь?