Адвентюра наемника - Евгений Шалашов Страница 8

— На мясо пустите, и козла, и козлуху, — хмуро посоветовал я, пропуская мимо ушей гнусные намеки. Уж кто-кто, а я, как рыцарь, не пахну и в походах стараюсь мыться почаще. А цыгане тоже не ландышами пахнут.

— На мясо?! — всплеснула руками Папуша. — Тебя самого надо на мясо пустить! Что с тебя взять? Гаджо, он и есть гаджо. Мне теперь есть с кем добрым словом перекинуться, а ты — на мясо пусти. Да мне Биля словно сестра родная, или подруга! Я ей говорю, а она все понимает и отвечает, только по-своему. Дадо иной день слова не молвит, сидит, молчит и в стенку глядит. Я его как-то раз сама хотела отправить коня скрасть, да куда ему, старый стал. А козел, — засмеялась цыганка, — как-то дадо так боднул под зад, что тот улетел. Но сам виноват — он при Биле меня ругать стал, а козел защищал. Дадо за палку схватился, отходил козла, а тому неймется, все равно бодаться бросается. Дадо его тоже хотел на мясо пустить, да я не дала. Потом помирились, оба довольны. Точно — старый да малый.

Вот и пойми этих женщин. И блеет коза — плохо, спать мешает, и капризная, а лучше ее все равно нет. То она нехорошее слово с рогами, то сестра родная. Зато козел правильный — цыгана бодает. Зарке полезно, чтобы ему раз-другой под зад дали.

Папуша ушла доить козу. Я попытался заснуть, задремал даже, а сквозь дрему в башку пришла шальная мысль — а не взять ли цыганку домой? Вон, барон Кренек, хоть и насквозь благородный, а открыто держит любовницу, не считая служанок, а супруга, как и положено верной жене, всегда держит в спальне кувшин с теплой водой, чтобы омыть усталому мужу руки и чресла. И все баронессу хвалят за ее мудрость и понимание. Уже знаю, что в Силингии мать перед свадьбой дает напутствие дочери — мол, ты выходишь замуж, приобретаешь господина. Тебе очень повезет, если он будет хорошо к тебе относится, но может так получится, что твой муж будет скрягой, либо мотом.

А про измены мужа никто ничего не говорил…

Но только представил встречу Кэйтрин и Папуши, а потом действия баронессы Выксберг, не только дурные мысли ушли, но и сон слетел сразу. Войну я еще переживу, но недовольство Кэйтрин — это вряд ли. Нет уж, нет уж, я для себя давным-давно решил, что законной супруге изменять не стану. Но мы с Кэйт не женаты, значит, до свадьбы еще немножечко можно. Да, а кто в этом виноват? Разумеется, наш патер, со своей дурацкой епитимьей.

Встав на ноги и одевшись, с неудовольствием обнаружил, что Зарко и мой слуга еще спят. Ну ничего себе! Я здесь бодрствую, а они дрыхнут? Подъем, золотая рота! И где, спрашивается, мой завтрак?

Все, кроме меня, за ночь отдохнули и выспались. Эх, стар я уже для бессонных ночей, стар… Хотя, если честно, понравилось, и доспехи теперь садятся на поддоспешник плотно, но не жмут. Но от второй такой ночи воздержусь, иначе придется поддевать под панцирь два поддоспешника, а это в бою неудобно. Надо перекусить и ехать.

Когда трогались, сверху донеслось блеяние. Невольно обернувшись, увидел, — коза стоит на задних ногах, вытянув морду в сторону солнца, вылезавшего из-за Черного леса. Верно, желает первая поздороваться со светилом. Я показал нахальной скотине кулак, прошипев под нос заученное словечко, а она ответила ехидным блеянием. Не знаю, кем рогатая животина меня обозвала, но Гневко, лучше меня понимавший ее речь, тоже гнусно заржал. Так что, последнее слово осталось за скотиной.

Нет, по ночам надо спать. Не мудрствуя лукаво, я перебрался в телегу, укрылся сеном, а Гневко пошел следом, недовольно фыркнув — мол, я это сено есть стану, а ты в него ноги суешь.

Перед тем как заснуть, подумал, что если за Шварцвальдом появятся постоялые дворы, какие-нибудь деревни, то лучше бы обменять, даже с доплатой, пейзанскую кобылу на коня, способного ходить под седлом, а иначе, со скоростью телеги добираться до Силинга будем недели две.

Снилась какая-то дрянь — Папуша, пеленавшая цыганенка, как две капли воды похожего на Зарко-цыгана, только маленького и приговаривавшая — вот, папка вернется, ты у него гнедого украдешь; Марта, обучавшая маленькую дочь метать ножи в человека, прикованного к позорному столбу. Не удивлюсь, если в колодки закован именно я. Не дожидаясь, пока приснится сын герцогини, натравливающий на меня собак, я проснулся.

Если кто спросит, что я чувствую, понимая, что где-то растут мои дети, то честно отвечу — ровным счетом ни-че-го. Нет во мне ни чувства вины и отцовские чувства тоже глубоко спят. Какие чувства могут быть к детям, которых я никогда в глаза не видел?

Еще в голову пришла мысль — а зачем я понадобился герцогу? Но эти мысли, как показывает опыт, бессмысленны. Как ты голову не ломай, не фантазируй, а реальность будет совсем иной, нежели ты ее себе представляешь.

Выгнав из тела холод, сковывающий все члены, осмотрелся. Похоже, мы же уже к Шварцвальду подъезжаем. Только проснулся, а уже скоро снова придется становиться на ночлег.

Дорога вывела на знакомую поляну. Снега почти нет, земля промерзшая, черная, с буро-зеленой травой, пожухлой от холода, место легко узнать. Вон, там развернулось сражение с рыцарями Силлинга, а вот и наше кострище. Здесь останавливались гномы (кофе, кстати, у них замечательный, надо еще купить), а кострище после себя не оставили, молодцы, все присыпали, угольки собрали. И по-прежнему, словно часовые, вокруг поляны стоят деревянные кресты — изрядно покосившиеся, поросшие мхом, но хранившие от всякой напасти. Если поискать, отыщу братскую могилу жандармов, которых мы с цыганом убили, я для нее собственноручно крест делал. А под теми березками, из которых соорудил крест, отыскал медный панцирь рыцаря Йоргена…

Но на могилу я не пошел. Что мне там делать? В храм я уже сходил, за души усопших помолился, патеру исповедался. Покойников не боюсь, а терять время — нелепая трата времени.

Пока Генрик распрягал кобылу, возился с телегой, сеном, я успел расседлать Гневко, нарубить сушняка и разжечь костер. Сходил к ручейку и набрал воды. Утверждая котелок на огонь, услышал:

— Господин граф, а чё это вы всё сами-то?

— Делом лучше занимайся, а глупые вопросы задавать потом станешь, — хмыкнул я, вспоминая, где и в каком мешке у нас припасы?

— Так я уже все сделал, — деловито отрапортовал слуга. — Лошадок напоил и накормил. Может, лучше я сам кашу сварю? Вы все-таки граф, вам нельзя.

Сам так сам, я разве против? Тем более, что готовить терпеть не могу. Вот, разве что яичницу сделать могу, и неплохую. Уступив парню право кашеварить, спросил:

— Генрик, а откуда ты знаешь, что можно делать графу, а что нет?

— А Томас сказал, что лучше вас к котелку не допускать, — бесхитростно отозвался парень, промывая крупу. — Дескать, если господин граф возьмется кашу варить, то она у него обязательно подгорит, да еще и посолить он ее забудет… Ой, — спохватился Генрик, — простите, господин граф.

Вспомнив, как варил кашу — забыл промыть пшенку, а потом еще и половину спалил, я захохотал. Еще бы, если я варил пшенную кашу первый раз в жизни? Вот ведь, старина Томас, все он запомнил, хотя и валялся раненым. Отсмеявшись, поинтересовался: