Уэллс. Горький ветер - Дмитрий Даль Страница 8

Первое время, возвращаясь домой на Бейкер-стрит, я с трудом переступал порог и падал без чувств на кровать, не в силах даже поесть, несмотря на то что каждый раз ужин, приготовленный Германом Вертокрылом, ждал меня в столовой. Теперь он не только возил и забирал меня от Уэллса, но еще и готовил. Правда, большую часть времени он был предоставлен сам себе, катался по Лондону, изучал его с самых разных сторон, так что готовил он в первую очередь для себя, но и не забывал обо мне, хотя я по достоинству не мог оценить его кулинарных изысканий в силу рабочего утомления.

Каждое утро я с легким сердцем поднимался с постели засветло, наскоро выпивал большую кружку кофе, приготовленную с размахом, по-русски. За время, прожитое в Петрополисе, я привык к большим порциям, а не к тем мензуркам, что принято подавать в Британском королевстве. Быстро приводил себя в порядок, просматривал утренние газеты, пока Герман завтракал, и отправлялся на службу к Уэллсу. В дороге я дочитывал заинтересовавшие меня статьи, мысленно стараясь подготовиться к рабочему дню, но разве можно было подготовиться к такому!

В один день на пороге меня встречал висящий в воздухе пышущий паром чайник, который, убедившись, что я пришел один, запер за мной дверь, отправился на кухню, покачиваясь в воздухе.

В другой день дверь мне открыли рыцарские доспехи, громыхнули приветственно железом, чуть было не проткнули меня мечом и направились из дома за молоком, которое оставил в плетеной корзинке на подъездной дороге молочник. Затем рыцарь с молоком вернулся в дом, буркнул мне, чтобы я не торчал на пороге, запер дверь и отправился куда-то на кухню. Больше я никогда этих доспехов не видел.

Однажды, когда я приехал, не обнаружил входной двери – сразу за дверным проемом открывался вид на коридор и большого черного кота, который, разлегшись на паркете, вылизывал себе живот. Я удивился про себя, куда делась дверь и кому она могла потребоваться, попробовал войти и воткнулся лбом в дерево. Дверь, оказывается, все это время была на месте, только сделалась невидимой.

Я долго пытался найти дверной замок, безуспешно нащупывал ручку, пока надо мной не открылось окно, не выглянул недовольного вида Штраус и не скинул мне веревочную лестницу, по которой я и попал в дом.

На следующее утро, отправляясь к Уэллсу, я начинал уже опасаться, что по приезде не только двери не увижу, но и весь дом исчезнет. Дом был на месте, но по лужайке перед ним прогуливался косматый, бородатый мужик, на котором из одежды была только грубо обработанная шкура какого-то облезлого животного, по всей видимости льва. Мужик помахивал суковатой дубинкой, кровожадно посматривал на полосатого кота породы ориентал, который засел на дереве. Кот с изумлением взирал на чудо природы в шкуре, что топталось под деревом. Я не спешил покидать автомобиль, размышляя, чем мне грозит встреча с этим пещерным человеком, когда дверь дома приоткрылась, выглянул Штраус с большим ружьем, из ствола которого торчали какие-то перья, увидел меня, радостно улыбнулся и засадил неандертальцу стрелу чуть ниже поясницы. Через несколько минут мужик в шкуре храпел на подъездной дорожке, вызывая недюжинное любопытство у соседей. Штраус попросил меня о помощи, и мы вдвоем затащили спящего в дом. Пахло от него костром, кровью и грязью. На вопрос, кто это такой и как он здесь оказался, ни Штраус, ни Уэллс мне не ответили, но недвусмысленно переглянулись, отчего я убедился, что за этим делом стоит какая-то тайна, в которую меня не спешили посвящать.

Уэллс очень любил своих кошек. В доме их было три: полосатый ориентал по прозвищу Портос, дымчато-серая егоза по имени Миледи и черный дворянин с зелеными глазами и рваным ухом, которого Штраус называл Пиратом, а Уэллс чаще всего Злодеем или Бассом. Как я потом узнал, в детстве так называли дома самого Уэллса. Что означало это домашнее прозвище, для меня осталось загадкой, а спрашивать было сначала неудобно, а после стало некогда. Вскоре мы нашли Пирата Басса мертвым в луже крови на лужайке за домом. Кто его убил и зачем, так и осталось неразгаданным, как и то обстоятельство, что на следующее утро Басс с гордым видом прогуливался по дому Уэллса и истошно мяукал, выпрашивая блюдце молока и свежую мышь – его привычный дневной рацион питания. Увидев его, я на некоторое время потерял дар речи. Оправившись же от потрясения, направился к Уэллсу с вопросами, но он отнесся к этому воскрешению с деланым равнодушием. Хотя я видел, что его этот вопрос взволновал, но он отчего-то не хотел, чтобы я узнал о его чувствах.

В течение следующей недели я несколько раз находил мертвого Пирата, который потом неизменно воскресал и с невозмутимым видом требовал к себе почтительного отношения. Вероятно, это были результаты или побочные эффекты экспериментов Гэрберта, в которые он не торопился меня посвящать.

Я так привык к кошкам Уэллса, что не сразу заметил, что никогда не видел Портоса, Миледи и Пирата одновременно. Каждый раз они являлись по очереди, так, словно боялись помешать друг другу или словно у них был график посещения дома. Я хотел спросить об этой странности Гэрберта или Штрауса, но передумал, посчитав, что интереснее будет самому разгадать эту загадку.

Я стал наблюдать за явлением кошек, пытаясь найти закономерность, но никакой логической цепочки выстроить не смог. Они приходили когда хотели, подтверждая известное правило о том, что кошка гуляет сама по себе. И я никогда не видел этих котов спящими. Ни разу при мне они не укладывались полежать и не давались в руки человеку. Они ходили по дому, совали везде свой нос, словно следили за тем, что делалось в доме. Одно время я даже начал подозревать, что они разведчики, засланные конкурентами Уэллса с целью выведать его самые сокровенные секреты.

Они могли свободно расхаживать по рабочему столу Гэрберта, когда он работал над очередным своим проектом, заглядывать в чертежи, листать лапой книги, которые лежали открытыми. Тогда я решил проследить, куда пропадают кошки. Ведь должны же они где-то спать. Но ни разу мне не удавалось поймать момент, когда они исчезали из дома.

Вот вроде Миледи на глазах, трется о ножку рабочего стола, стоит на секунду отвернуться – как ее нигде нет, и ничто не напоминает о том, что она вообще посещала дом.

В конце концов я не выдержал и спросил Уэллса, где спят его кошки и почему они приходят по очереди. Ответ же поверг меня в изумление. Гэрберт заверил меня, что эти кошки не его, он никогда не заводил их, поэтому откуда они приходят и куда исчезают, он не знает. Он их подкармливает, но не более того. Никогда он не находил в доме следы их жизнедеятельности, так что в какой-то степени эти кошки были пришельцами, чужими соглядатаями, к которым он, несмотря ни на что, привязался.

Бывали дни, когда кошки не появлялись в доме, и Гэрберт тревожился, как бы что с ними не случилось. В такие дни настроение у него пропадало. Он расхаживал по дому, брал в руки книгу за книгой, словно перебирал жемчужины своей коллекции, но ни на чем не останавливался. Он мог прервать эксперименты и заявить, что сегодня нет вдохновения работать, а есть желание кутить. Тогда он приказывал Штраусу запрягать повозку, за руль которой неизменно садился дворецкий, и отправлялся в центр города развлекаться. Он посещал светские клубы, различные общества, куда простому человеку с улицы доступа не было, часто заглядывал в пабы и рестораны, где встречался с разными людьми, которые рады были его видеть. Здесь он проводил несколько часов за интересными беседами. Они обсуждали все на свете: горячие мировые новости, свежие светские сплетни, последние сводки криминальной хроники. Но нигде, кроме бара «Айдлер», Гэрберт Уэллс не позволял себе пускаться в философские размышления и делиться с другими своими мыслями на политические и социальные темы.