Vita Nostra. Работа над ошибками - Марина и Сергей Дяченко Страница 8

Стоя в открытой двери, все еще слепая, она поняла, что схемы на доске больше нет. Поглядела одним глазом, осторожно, и убедилась, что права: доска была чиста, как двор после снежной ночи. Сашкин рюкзак сиротливо валялся на полу под окном, Физрук — кличка, похоже, так к нему и приклеилась — сидел на преподавательском месте:

— Что за манера убегать, пока вас не отпустили с занятия?

— Мочевой пузырь, — проговорила Сашка сквозь зубы.

— Сочувствую, — он поманил ее рукой, указал на стул в первом ряду. — Сюда.

Сашка, как обороняющаяся армия, отступила к окну, к своему рюкзаку. Он покачал головой:

— Нет, не туда. В первый ряд… вот так.

Он потянулся, будто ему было тесно в его нынешней оболочке. Сашка боком втиснулась за стол: она тоже его отлично помнила. Дим Димыч был одной из немногих радостей на первом курсе, особенно для девочек: все верили, что он добрый, веселый, чуть глуповатый, но очень понятный. Обычный, заурядный даже, но надежный. Поток тепла и сочувствия в жутком мире Института. Теперь у Сашки было такое чувство, что в конфетном фантике ей преподнесли не камень даже — яд.

— Я помню вас почти ребенком, первокурсницей, — заговорил он неторопливо, будто разглядывая ее мысли на просвет. — Не то чтобы я был сентиментален… Нет. Я, как вы понимаете, вне человеческой эмоциональной сферы. Но отлично знаю, что такое эмпатия, без этого с младшекурсниками сложно работать. Вы понимаете, да?

Сашка кивнула, глядя вниз.

— Если я скажу, что я вам симпатизирую, — он подбирался к сути, — что мне вас жаль — это не будет имитацией. Точнее, не только имитацией… Так вот: я был против того, чтобы возвращать вас в Институт.

От неожиданности она посмотрела ему прямо в зрачки — и тут же снова отвела взгляд, содрогнувшись.

— Дело не в том, как я к вам отношусь, — заговорил он после паузы. — Дело в вас. Обучать вас по программе четвертого курса — все равно что бегать с факелом в пороховом хранилище, простите мне избитую метафору…

— Почему? — быстро спросила Сашка. — Почему?!

— Вас не научили слушать, не перебивая? — он на секунду сделался похожим на Портнова.

Сашка прикусила язык.

— Я понимаю мотивы вашего куратора, — размеренно продолжал Физрук. — Но категорически с ним не согласен. Я не могу отказаться вас учить, все-таки я на работе. Но не ждите, что я буду возиться с вами и нянчиться, как это прежде делали ваши педагоги. А вы тем временем много пропустили. У вас истончена информационная составляющая и гипертрофирована физиологическая. Вплоть до того, что вы не владеете собственным мочевым пузырем…

Сашка представила, что ее рот заклеен липкой лентой. Очень трудно было сейчас сдержаться.

— Я это говорю не для того, чтобы вас унизить, — он читал ее, как вывеску. — Я вам не враг и не желаю вам зла. Но программа четвертого курса очень сложна. Зачем далеко ходить — вы сами сегодня в этом убедились.

Он выдержал паузу, будто намеренно испытывая ее терпение. Остался, по-видимому, доволен. Заговорил очень медленно, будто подчеркивая каждое слово:

— По моим расчетам, без дополнительных занятий вы не до-существуете до диплома.

Невидимая липкая лента, залепившая Сашкин рот, лопнула и даже, кажется, затрещала:

— Скажите это моему куратору!

— Я говорил, — он не удивился, будто только и ждал этих слов. — Весь педагогический коллектив не сумел убедить Фарита Коженникова, что вас нужно оставить в покое и не тыкать зажигалкой в ядерную бомбу… Но кто знает, может быть, у вас получится? Попробуйте найти к нему подход.

— К Фариту?! — Сашка поперхнулась.

— Это, конечно, фантастически звучит, — Физрук чуть заметно поморщился, — но попробовать надо. Объясните ему, что вы не справитесь с программой. Что он требует от вас невозможного.

— А вы? — тихо спросила Сашка. — Вы-то сейчас — возможного требуете?!

Последовала новая пауза. Если Физрук о чем-то и раздумывал, то на его неподвижном лице эти мысли не отражались. Только зрачки расплылись широкими черными дырами — и снова свернулись в две точки.

— Ладно, — сказал отстраненным, очень деловым тоном. — Мой предмет называется «аналитическая специальность», а меня зовут Дмитрий Дмитриевич, если вы забыли. На протяжении семестра я обычно не пишу докладных, но в конце семестра будет дифференцированный зачет. Все, что вы сумеете выучить, — то ваше. Что пропустите, проболеете — ну, что же, я предупредил.

Сашка горько улыбнулась:

— Спасибо. Очень доходчиво.

— Николай Валерьевич Стерх, — он пропустил ее сарказм мимо ушей, — займется с вами работой над ошибками. Первое индивидуальное занятие с ним сегодня, в шесть вечера, в четырнадцатой аудитории, как обычно. С собой возьмите блокнот и ручку.

— А Олег Борисович… — Сашка с неожиданной теплотой вспомнила сейчас Портнова, — больше не будет с нами работать?

— Олег Борисович преподает специальность начинающим, — все так же отстраненно проговорил Физрук. — У него теперь новые первокурсники. Кстати, хорошо, что вы напомнили…

Он встал, открыл знакомый шкаф, снял с полки стопку книг, потертых, с надорванными и подклеенными корешками:

— Повторенье — мать ученья, хотя в вашем случае я бы не обольщался.

— Что я сделала не так? — прошептала Сашка. — На экзамене?

— Все вы сделали как надо, — Физрук положил книги перед ней на столешницу. — Вы не та, за кого мы вас принимали, вот в чем ошибка.

— Почему за вашу ошибку наказывают меня?!

— Да кто же вас наказывает…

Голос Физрука прозвучал очень по-человечески. Его лицо на долю секунды стало живым, даже страдающим, даже симпатичным — и снова превратилось в неподвижную маску с черными глазами-дырами. Сашка съежилась.

— Никто вас не наказывает, — с горечью и досадой продолжал Физрук. — Вы очень опасны. Вы оружие… либо орудие жуткой мощи. Вы убийца реальности, Саша, и разрушитель грамматики, и я сделаю все возможное, чтобы вы никогда больше не прозвучали. А так… — он на секунду запнулся, — вы прекрасная девушка, и я вам не враг. Впрочем, я это уже говорил.

х х х

Когда она вышла из первой аудитории, до конца обеденной перемены оставалось еще несколько минут, холл пустовал, зато внизу, в столовой, слышались голоса. «Не хочу оправдываться, — ожесточенно подумала Сашка. — Не хочу ни с кем объясняться, что я вам, козел отпущения?!»

Табло с расписанием выглядело совершенно по-другому, чем два часа назад: квадраты и прямоугольники групповых занятий исчезли, остались только узкие ленточки индивидуальных. Сашка отыскала свою фамилию в списке и увидела единственное занятие сегодня, в шесть вечера — индивидуальное занятие со Стерхом. «Он мне все объяснит, — подумала Сашка с надеждой, такой же яростной, как недавнее раздражение. — Он разъяснит мне про “убийцу реальности”». Хотелось бы верить, что Физрук пошутил, но в этом Институте не так много шутников…