Оборотень. Новая жизнь - Марк Даниэль Лахлан Страница 8

– Вот это жизнь, а, Герти?! – воскликнул доктор Макс Фоллер, взглянув на свою жену, и откинулся на спинку заднего сиденья служебного автомобиля.

Черный «мерседес», в который они сели в Падерборне, вез их за тридцать километров, в замок Вевельсбург, где Макс должен был начать трудиться по месту нового назначения. Дело было летом, за шесть месяцев до того, как Балби постучал в дверь квартиры Кроу; германский загородный ландшафт был в цвету. Дорога бежала через луга, пестревшие яркими маками и васильками, которые казались Максу флагами какой-то карликовой нации, приветствующей его на пути к новой жизни.

Он был рад, что им не пришлось ехать по железной дороге. Сюда они добирались поездом, и чем ближе подъезжали к Падерборну, тем больше эсэсовцев появлялось в их вагоне. Макс чувствовал, что его общевойсковая униформа бросается в глаза на фоне пронзительно-черных мундиров, в петлицах которых была эмблема в виде руны «шутцштаффель» – личного оберега Гитлера. Казалось, она все больше просачивается в разные аспекты жизни в Германии – причем эти заносчивые придурки своим поведением делали все возможное, чтобы Макс чувствовал себя не в своей тарелке.

Один из этих типов, ехавший в составе большой ухмыляющейся компании, даже попробовал подкатить к Герти – спросил, куда она направляется и что делает сегодня вечером. Она показала ему обручальное кольцо, на что эсэсовец ответил что-то вроде «какая жалость, что такой яркой представительнице нашей расы придется жить с простым военным из регулярной армии». Откинувшись на спинку сиденья, он принялся выразительно поглаживать свой воротник, тем самым привлекая внимание к красовавшейся там эмблеме в виде скалящегося черепа – отличительного знака охраны концентрационных лагерей.

Герти, конечно, действительно была гордостью нации – настоящая нордическая красавица, холодная как лед. Макс уже хотел что-то сказать этому вояке, но она сама поставила наглеца на место:

– Вы что, не знаете, как знакомиться с женщинами? Похоже, вы в таких делах совсем неопытны.

Эсэсовец покраснел как рак, смутившись гораздо сильнее, чем можно было ожидать в данных обстоятельствах, и только тут Макс заметил, насколько молод этот юноша. На вид ему было лет восемнадцать, не больше. Эта зловещая униформа ослепила Макса, и он не заметил, что его обидчик всего лишь мальчишка. Однако Герти не проведешь. Она была незлой женщиной, но, если ее рассердить, умела нажать пальцем на болевую точку. У нее было особое чутье на такие вещи, и все, кто ее знал, понимали это.

Впрочем, Максу не стоило беспокоиться по поводу этой неотесанной деревенщины из поезда. Сейчас он ехал в служебной машине, на которой развевались флажки со свастикой, а эсэсовцам предстояло тащиться до Вевельсбурга в грязном локомотиве – детище прошлого, девятнадцатого века.

Герти улыбнулась мужу, но это было лишь напряженное, нервное движение губ. Макс отчасти гордился и тешился своим новым назначением, хоть и знал, что его жена неодобрительно относится к его сотрудничеству с СС. Но он убеждал себя, что на самом деле не выпрашивал эту должность, так что в этом смысле его совесть чиста. Он попал сюда исключительно из-за пари.

На прежнем месте работы доктор Фоллер был врачом военной клиники в Зальцгиттере – лечил триппер у солдат артиллерийского гарнизона, охранявших сталелитейный завод. Он работал там вместе с другом, доктором Арно Рабе, и, чтобы развеять тоску, они развлекались тем, что оттачивали друг на друге свои таланты в области ведения полемики.

Темы могли быть самыми неожиданными. Например, одна из них – «Как нам удалось скатиться в такую дыру?» Арно утверждал, что государство ведет себя нечестно по отношению к таким, как он, – подающим надежды молодым людям из низов среднего класса. Макс же возражал, что они несут за это персональную ответственность – нужно было меньше валять дурака в медицинской школе.

Другой горячей темой было «Сыр: помеха или подспорье для национал-социалистского государства?» Приятели могли обсуждать это целыми днями. Возможно, этот спор, в конце концов, был не таким уж бесполезным: многие аргументы против сыра перекликались с тем, что нацисты говорили о музыке в стиле свинг и о современном изобразительном искусстве – двух формах культуры, которые лично Максу очень нравились.

– Сыр по своей природе – это скисшее молоко. То есть представляет собой порчу чистого натурального немецкого продукта. Кстати, коровы тоже немецкие. Фризской породы, заметь.

– Сыр – это улучшенное, усовершенствованное молоко. Это Übermilch! ^[6] – возражал Арно, салютуя вытянутой вперед правой рукой.

Он доставал свою продовольственную книжку – она все еще была в новинку, и лимиты на продукты были довольно щедрыми.

– Если тебе нужны доказательства, – продолжал Арно, – взгляни-ка вот сюда: сыр Рейха, молоко Рейха, яйца Рейха – все это доступно по яичным купонам Рейха! Да здравствуют купоны!