Аргентина. Крабат - Андрей Валентинов Страница 7

Щелк! Серая сумка послушно отворила свой зев. Пистолет?

Нет, всего лишь книжка.

* * *

Стыдно сказать, но английский язык Марек Шадов толком так и не выучил. В школе штудировал французский, попав в Шанхай, взялся за местный диалект китайского. Потом пришлось освоить и кантонский, на котором изъяснялись в порту, а заодно и русский с итальянским. Хотел всерьез заняться японским, но мистер Мото отсоветовал, подарив на Рождество военный разговорник.

«Буки-о сутэро! Тэ-о агэро!..» ^[25]

Коротко и ясно. О чем еще с самураями болтать?

«Сутеро» и «агэро» Марек на всякий случай запомнил, добавив для коллекции еще и красивую фразу про негров: «Нигэру-то уцудзо!» Работодатель посоветовал отшлифовать произношение, но в целом остался доволен.

Мистер Мото был очень странным японцем. И не только потому, что упорно не желал именоваться «Мото-саном».

С английским же не заладилось. Ругаться выходило как-то само собой, газетные заголовки были тоже понятны, но дальше громоздилась Великая лингвистическая стена. Мистер Мото не видел в том особой беды. Для Шанхая вполне хватало портового «пиджина», не знать который просто стыдно. А чтобы Марек не расстраивался, работодатель пояснил, что «пиджин инглиш» — отнюдь не язык Шекспира, адаптированный для пингвинов. Название идет от устарелого «Beijin» — «Пекин». Если уж для столицы годится, то и для всей Поднебесной — в самый раз.

Доктор Эшке лихо перевел название («Реванш Капитана Астероида», ого!), подивился чудищам на обложке и без всякого удовольствия скользнул взглядом по первой странице, попытавшись продраться через строй малознакомых слов.

«Mighty… Могучий… могучие двигатели… giant… гигантского… titanic… Титанового? Титанического? Титанового планетобуса… rattled… грохотали в… black thick vacuum… в черном густом вакууме…»

Где грохотали?! ^[26]

— И что? Фройляйн, но это же, извиняюсь… э-э-э… чтиво! Так называемая фан-та-сти-ка! Мы же с вами культурные люди!

Вероника Краузе («Фирма Краузе — иголки для швейных машинок!») взглянула виновато:

— Ох, простите, доктор! Но вы только что с таким старанием пересказали журнальную статью, которую я читала еще в школе. Да-да, про «Liber Chronicarum» Хартмана Шеделя и серебристый небесный ковчег Генриха Птицелова. Кстати, журнал был юмористический.

Почтенный доктор сглотнул… Приосанился.

— Ничего удивительного, фройляйн. В годы Империи при полном отсутствии свободы слова правду приходилось говорить с улыбкой. Эзопов язык! Да-да!.. Статью в «Кривом зеркале», которую вы имели в виду, написал не какой-то щелкоперишка, а известный…

Ее ладонь опустилась на книжную обложку. Остро блеснул синий камень.

— Знаю, доктор. История с Генрихом Птицеловом и в самом деле забавна, хотя гостей с других планет там конечно же не было. Но я хочу показать вам кое-что свежее.

Филолог-германист обиженно засопел:

— Простите, это? Эту… м-макулатуру?

— Прощаю! — взглянула без улыбки, убрала ладонь. — А теперь слушайте!..

* * *

— Напрасно курите, Вероника! — заметил Марек Шадов, покосившись на серебряную сигаретницу, только что извлеченную из недр серой сумки. — Исхожу из собственного опыта. Мы с братом начали курить в шесть, бросили в восемь.

— В восемь часов? — улыбнулась она, щелкая зажигалкой. — Утра или вечера?

…В 1918-м, когда начали считать последние пфенниги.

— Конечно же вечера!

«Фройляйн» куда-то сгинула, исчез и кашель вместе с «да-да». Филолог-германист даже слегка помолодел. Вероника Краузе, однако, отнеслась к метаморфозе без малейшего удивления. Привыкла, видать, к чудесам.

— Не обращайте внимания, — немного помолчав, добавил он. — Это у меня хроническое — насчет никотина. Падчерица начала курить как раз в восемь. Не часов, Вероника, — лет. Два года веду разъяснительную работу без малейших шансов на успех.

Девушка повертела в руках сигарету, взглянула в сторону ближайшей урны.

— Нет, все-таки докурю… В восемь лет? Сочувствую, доктор. Я начала в четырнадцать. Сначала меня воспитывала мама, потом — тренер… Все понимаю, но когда прыгнешь затяжным с пяти километров, рука сама тянется к зажигалке. Не шнапсом же стресс снимать!.. Доктор! Надо все же разобраться. Итак, вы не читали книжки про Капитана Астероида. Охотно верю, чушь редкостная. Но почему в ваших лекциях говорится о том же самом? Инопланетная техника — откуда?

Доктор мотнул головой…

…Парик, осторожно!

— Вы уж спросите, так спросите! Из других книжек, вероятно. Сам я с инопланетянами пока не встречался. Но… Совпадений много?

— Давайте считать, доктор.

Филолог-германист послушно раскрыл ладонь. Первый палец…

* * *

Инопланетянами он занялся совершенно случайно. Вначале просто ездил по делам, из города в город, превращаясь время от времени в чудаковатого доктора. Шанхай научил многому, в том числе и тому, что скрываться можно по-всякому. Или слиться с уличной толпой — или пройти сквозь нее на ходулях, звеня в бубен. Второе куда надежнее. Кто станет проверять документы у клоуна?

Рейх, увы, не Поднебесная — документы спрашивали постоянно. Особых подозрений блуждающий доктор пока не вызывал, но риск все же был, и немалый. Выход, однако, имелся: следовало записаться в клоуны уже официально, получить бумагу с печатью — и звенеть в бубен в полном соответствии с законом.

«Я-а ста-а-арый профе-е-ессор!»

Прежде всего требовалось узнать, где у здешних клоунов лежбище. Таковое обнаружилось в Баварии, в маленьком городке Вайшенфельд. Именовалось оно многословно: «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков». Если же коротко, то просто «Старина».

«Аненербе» ^[27].

Марека (то есть, конечно, почтенного доктора) предупредили, чтобы он был осторожен. Клоуны оказались злого нрава — не из цирка, а из голливудского фильма ужасов.

…Один такой, с Лоном Чейни и Лореттой Янг, довелось увидеть в Шанхае, в новом кинотеатре на знаменитой «барной» улице Хэншаньлу.

«Laugh, Clown, Laugh!» ^[28]