Дикий берег - Ким Стэнли Робинсон Страница 7

Подумать, что державный этот остров, Сей славный трон владык – любимцев Марса, Сей новый рай земной, второй Эдем, От натисков безжалостной войны Самой природой сложенная крепость, Счастливейшего племени отчизна, Сей мир особый, дивный сей алмаз В серебряной оправе океана, Который словно замковой стеной Иль рвом защитным ограждает остров От зависти не столь счастливых стран; Что Англия… ^[4]

– Довольно! – вскричал Том, прищелкивая языком и тряся головой. – Даже чересчур. Не знаю, что на меня нашло. По крайней мере, я задал тебе стоящий отрывок.

– Ага, – сказал я. – Сразу понятно, почему Шекспир предпочитал Англию другим штатам.

– Да… он был великий американец. Может быть, величайший.

– А что такое ров?

– Ров? Большая канава вокруг какого-нибудь места, через которую трудно перебраться. Сам не мог сообразить из текста?

– Мог бы – не спрашивал.

Старик хихикнул:

– Я слышал это слово в прошлом году на ярмарочке, дальше от побережья. Один фермер сказал: «Выроем вкруг амбара ров». Я даже удивился. Однако странные словечки нет-нет да всплывут. Раз на толкучке я подслушал, что кого-то собираются «обморочить». А кто-то сказал, что цены у меня «флибустьерские». Или вот еще – «ненасытный». Удивительно, как слова проникают в разговорную речь. Что брюху беда, то языку радость. Понимаешь, о чем я?

– Не-а.

– Ты меня удивляешь.

Он с трудом встал, снова наполнил чайник, повесил над очагом и подошел к одному из своих книжных шкафов. В доме у него почти как во дворе – горы всякой рухляди, только мелкой: часы, некоторые даже ходят, битые фарфоровые тарелки, собрание фонарей и ламп, музыкальная машинка (иногда он ставит пластинку и крутит тощим пальцем, нам велит прижать ухо к динамику, откуда шепотом доносятся отрывки музыки, а сам приговаривает: «Вслушайтесь! Это „Героическая симфония!“»), однако большую часть двух стен занимают полки со штабелями ветхих книг. Обычно у старика не допросишься, но в этот раз он сам вытащил книжку и бросил мне на колени.

– Почитай теперь вслух. От того места, которое я отметил.

Я открыл заплесневелую книжицу и начал читать – занятие, которое и сейчас требует от меня огромных усилий, но доставляет огромную радость:

– «Правосудие само по себе безвластно; от природы повелевает сила. Привлечь ее на сторону правосудия, дабы посредством силы главенствовало правосудие, – задача государства, безусловно, трудная; вы поймете всю ее сложность, если вспомните, какой безграничный эгоизм дремлет в груди почти каждого человека, и что многие миллионы людей, подобным образом устроенных, необходимо удерживать в границах мира, порядка и законности. Учитывая это, приходится дивиться, что мир в целом так спокоен и законопослушен, как мы это наблюдаем… (В этом месте старик хохотнул) …каковое положение, впрочем, достигается лишь действием государственных механизмов. Ибо единственное, что дает немедленный результат, – есть физическая сила, поскольку лишь ее люди обыкновенно понимают и уважают…» ^[5]

– Эй! – Николен ворвался в дом, как сатана в Божью опочивальню. – Убью на месте! – орал он, надвигаясь на старика.

Том вскочил с криком: «Попробуй! Так тебе и удалось!» – И они закружили по комнате. Стив держал старика за плечи на расстоянии вытянутых рук, и тот никак не мог дотянуться до обидчика.

– Чего забиваешь нам голову враками, старый хрен? – заорал Стив, в неподдельной злобе тряся Тома за плечи.

– А ты чего врываешься в дом, как чумовой? К тому же, – добавил старик, явно теряя вкус к их обычной перебранке, – что я сказал не так?

Стив фыркнул:

– А что ты говоришь так? Наплел, будто покойников хоронили в серебряных гробах. Теперь мы знаем – это враки. Вчера ночью ходили в Сан-Клементе, раскопали могилу и нашли пластмассу.

– Чего-чего? – Том взглянул на меня. – Чего вы там наворотили?

Я рассказал, как мы ходили в Сан-Клементе. Когда я дошел до пластмассовых ручек, старик принялся хохотать – плюхнулся на стул и стал смеяться – хи, хи, хи, хи, хи, и так до конца рассказа, включая нападение мусорщиков с сиреной.

Николен, хмурясь, стоял над ним.

– Теперь мы знаем, что ты наврал.

– Хи, хи, хи, хи, хи, кхе-кхе. Ничего подобного. Том Барнард всегда говорит правду. Как вы думаете, почему пластмасса была под серебро?

Стив многозначительно взглянул на меня.

– Разумеется, потому, что обычно это было серебро, – продолжал Том. – Вы раскопали какого-то бедолагу, который умер в нищете. Семья купила дешевый гроб. А с какой радости вам вздумалось раскапывать могилы?

– Ради серебра, – сказал Стив.

– Не повезло вам. – Том взял еще чашку, налил. – Я вам говорю, обычно хоронили в серебре. Сядь, Стивен, и выпей чаю.

Стив придвинул деревянный стул, сел и начал прихлебывать чай. Том устроился в кресле и обхватил шишковатыми руками чашку.

– Настоящих богачей хоронили в золоте, – сказал он с расстановкой, глядя на идущий от чашки пар. – А одного так и в золотой маске, повторяющей его черты. В погребальном покое у него стояли золотые статуи жены, собак, детей – и золотые тапочки на ногах, – а по стенам мозаичные картины главных событий его жизни, сплошь из самоцветов…

– Врешь, – сказал Стив.

– Серьезно! Вы же видели развалины, и будете говорить мне, что тамошние люди не осыпали своих покойников серебром?

– Но зачем? – спросил я. – Зачем золотая маска и все остальное?

– Затем, что они были американцы. – Старик отхлебнул чаю. – И это еще мелочь. – Он отрешенно взглянул в окно. – Будет дождь. – Снова отхлебнул, помолчал. – А зачем вам серебро?

Я промолчал – затея была Николенова, пусть сам и отвечает.

– Чтобы менять на вещи, – объяснил Стив. – Чтобы покупать нужное на толкучке. Путешествовать вдоль побережья, например, и выменивать в дороге еду. – Он взглянул на внимательное лицо старика: – Путешествовать, как ты в молодости.