Последний взгляд Марены - Елизавета Дворецкая Страница 7

– Вот тут береза стояла, и знак на ней был, чурами клянусь! – восклицал Суровец. – Кривоватая малость, да в этом конце другой не сыскать.

Его братья и сыновья удрученно кивали, а Леденичи хмурились и разводили руками. И в этом конце поиски ствола ничего не дали, хотя братья Хотиловичи облазили весь овраг.

Осмотрели пень. Береза погибла не вчера и не третьего дня, а еще зимой, пока дерево спало. Поискав еще раз, нашли три пня такого же возраста. Но это, опять же, ничего не доказывало. Знаков нет, а стало быть, Леденичи имели право вырубить делянку как ничейную.

– Пень – он и есть пень, его не спросишь, а знак-то где? – восклицал Красинег, разводя руками, в одной из которых сжимал топор.

– Можно и пень спросить! – быстро вставил Углян, пока Суровец только возмущенно открыл рот. – Моя мать может спросить пень!

Все взгляды обратились на него, на лицах родичей засветилась надежда. Угляну явилась верная мысль: его мать, волхвита, могла разговаривать с деревьями.

– Поезжай-ка за ней! – кивнул Суровец. – Коли пришла такая нужда, и с пнем поговоришь!

Оба рода остались возле спорной вырубки, а Углян в челноке как мог быстро пустился к устью Сежи, где его мать жила в избушке в лесу, поодаль от старой веси Заломичей. По дороге Углян завернул и к ним, чтобы ввести ближайшую родню в суть дела. Забрав Углянку, он снова завернул к Заломичам: мать велела взять взаймы курицу. Вместе с ними снова поехали Путим и его племянник Ярко. Женщины остались в тревоге дожидаться новостей.

Споры из-за лесных делянок время от времени случались. Под пал годится не всякий лес: сосновый бор пригоден мало, ведь хвоя, сыплющаяся на песчаную почву, почти ее не удобряет, и урожай с такого пала будет низким, едва оправдает обилие тяжелой и грязной работы. Зато еловые боры, где встречаются березы и осины, либо березняк ценятся выше: там и почва лучше, и перегноя больше, и в удачный год можно собрать зерна в сорок, семьдесят, а то и девяносто раз больше, чем посеяно! Такой пал обеспечивает род хлебом на несколько лет, что и хорошо, ибо на следующий год урожай с того же участка сильно падает, дает лишь в двадцать-тридцать раз больше посеянного, а потом земля и вовсе истощается. Вспоминались рассказы о многолетней межродовой вражде, возникшей из-за дележа участка. Бывало, не только люди гибли, но и целые роды исчезали с белого света. Столкнись тут чужие, дело быстро дошло бы до побоища, но Заломичи и Леденичи жили по соседству поколениями, хорошо знали друг друга и в наступившем году собирались обмениваться невестами.

Три дня соперники ждали волхвиту возле спорной делянки. Все ходили злые, настороженные, враждебно поглядывая друг на друга. Уходило дорогое время: надо обрабатывать и старые участки. Приближалось время, когда прошлогодние палы пора распахивать и засевать, и в случае затяжки дела оба рода могли остаться вовсе без хлеба.

Наконец Углян привез свою мать-волхвиту. Это была высокая, худая, сухопарая женщина, однако из-под морщин еще проглядывали остатки давней красоты, и по-прежнему на увядшем бледном лице выделялись угольно-черные брови. Отстраненного вида, будто ничто на белом свете ее уже не волновало, держалась она просто, говорила мало.

Суровец проводил ее к пню, оставшемуся от березы, на котором сделал когда-то затес со своим родовым знаком. Углянка походила вокруг, потом знаком велела подать курицу и взялась за нож на поясе. Положив хлопающую крыльями птицу на пень, Углянка ловко отрезала ей голову, обрызгала кровью землю вокруг, закрыла глаза и принялась бормотать. Народ к тому времени уже отодвинулся подальше, так, чтобы только видеть происходящее: никому не хотелось оказаться рядом, когда на запах свежей крови слетятся призываемые духи.

Не открывая глаз, Углянка разговаривала с кем-то, умолкала, слушая ответы, слегка кланялась, словно упрашивая, хмурилась, спорила, убеждала… Потом сделала знак, отсылающий неведомых собеседников и затворяющий за ними дверь Нави. Потом подняла веки, но так и осталась сидеть на поваленном бревне, опираясь подбородком о сложенные ладони и в задумчивости глядя куда-то в полупрозрачную зелень весеннего леса.

– Ну, что там? – Суровец первым решился приблизиться.

За ним шел Красинег, отставая на пару шагов, все с тем же топором в руке.

– Пришли ко мне духи берез, но говорить не захотели. – Не глядя на мужчин, Углянка качнула головой. – Сказали… они мертвы, а у меня нет власти с мертвых ответа спрашивать.

– У кого же есть? – воскликнул Красинег.

– Спросила я об этом, и сказали мне духи берез: есть здесь человек посильнее меня, и ему дана власть с мертвыми говорить. Только перед ним и позволено им ответ держать.

– Посильнее? – Оба старейшины в недоумении переглянулись. – Это кто же?

Жертвы за свои роды и волости приносили они сами, а иных волхвов, кроме Угляны, тут не водилось со времен давно сгинувшего Паморока.

– Недавно этот человек появился.

– Недавно? Кто таков?

– Я не знаю. Не открыли мне имени его духи берез. Обещали только, что сам скажется, как время придет.

– Но мы столько ждать не можем! – бросил Суровец, раздосадованный тем, что средство, на которое так надеялись, почти ничего не дало. – Нам без этого хлеба жить нечем будет, детей кормить.

– Моим тоже хлеб нужен, – хмурясь, отозвался Красинег. – Коли так, давай старейшин собирать, послушаем, что люди скажут.

– И без того на днях соберутся, Ярила Молодой уже на пороге.

– Вот пусть и рассудят нас с тобой. От пней толку мало, может, поумнее кто найдется.

* * *

Новости скоро стали известны жителям всей округе. Наступал Ярила Молодой, весенний праздник, после которого зима окончательно уступает место лету. Старики и молодежь съезжались к Овсеневой горе, и в избах Заломичей полным-полно набилось гостей, главным образом дальних родичей. Теперь все в увлечении обсуждали дело, вспоминали схожие случаи, перечисляли роды, сгинувшие после подобных распрей. Даже песни пели о том, как спорную жарынь засевали не рожью и просом, а костьми человеческими, не дождем поливали, а горячей кровью, не жито изобильное взошло на ней, а горе-злосчастие, и не с девами красными добры молодцы свадьбы справили, а с Мареной, Черной Невестой. Бабки и тетки уже принялись понемногу причитать над девушками: куда их девать, кому отдавать, если рассорятся сейчас Хотиловичи с Леденичами? Весь порядок обмена невестами на Сеже будет нарушен.

– Наши девки без женихов не останутся! – уверяла Муравица, бойкая и решительная баба. – Наши девки дороги, только свистнем, и женихов налетит, что мурашей.

Но на самом деле все было не так уж и хорошо. Под угрозой оказался не только урожай и хлеб на ближайшие годы, но нечто гораздо более важное: слава обоих родов. Мужчины собирались в обчинах святилища обсудить дело и сходились на том, что разобрать его будет не просто.

– Межевой знак! – говорил Красинег, приехавший сюда в числе первых. – Может, и был знак, да кто его видел? Когда мы пришли, никаких знаков не было, а пень он и есть пень, мало ли, кто зачем срубил! А раз не было знака – стало быть, свободная делянка, бери кто хочешь. Я первый взял, стало быть, моя земля теперь!