Флагман в изгнании - Дэвид Марк Вебер Страница 7

Она это делала нарочно, и Лафолле даже знал почему. Так она объявляла всему миру, что не собирается менять образ жизни, который вела сорок семь стандартных лет, просто потому, что стала землевладельцем. Хонор Харрингтон готова была смириться с правом и потребностью гвардейцев охранять ее, как того и требовала клятва землевладельца, но она оставалась собой. Это ее нежелание меняться иногда приводило к чрезвычайно вежливым стычкам с начальником гвардии, но Лафолле прекрасно знал, что оно же стало причиной возникновения преданности ей людей вместо привычного повиновения. И, несмотря на все возникавшие проблемы, Лафолле чувствовал себя лучше, видя, что хоть от чего-то она еще получает удовольствие.

Но иногда ему все же хотелось, чтобы леди Харрингтон чуть больше напоминала обычную грейсонскую женщину. На службе в гвардии его понятия о приличиях… расширились, если можно так выразиться, но он все же оставался грейсонцем. Он научился плавать и получил удостоверение спасателя – из мрачной преданности долгу, но, к своему удивлению, обнаружил, что плавать ему нравится. Большая часть охраны была с ним согласна, только Джейми Кэндлесс все еще испытывал явные сомнения. Они даже стали проводить свободное время в бассейне. Но вот купальник леди Харрингтон представлял собой атомную мину, подведенную под все грейсонские устои. За прошедший год Лафолле все меньше и меньше беспокоился о приличиях, и умом он понимал, что это даже хорошо. Но тем не менее когда он видел своего землевладельца в бассейне, то каждый раз ощущал чувство вины согласно тех норм, по которым его воспитывали.

Он знал, что Хонор пошла на уступки. По мантикорским стандартам, ее цельный купальник был ужасно старомодным, но в глубине сознания, где хранились установки, вбитые в него с младенчества, Лафолле не мог избавиться от ощущения, что она практически голая. Хуже того, еще в раннем детстве она прошла самую новую и эффективную версию пролонга. Выглядела она безумно молодо, и ее экзотическая резкая красота, миндалевидные глаза и спортивное изящество грозили вызвать у майора совершенно неуместные реакции. Харрингтон была старше его на тринадцать стандартных лет, но выглядела при этом как младшая сестра какого-нибудь из его приятелей. А ему совершенно ни к чему было думать о своем землевладельце как о самой привлекательной женщине, какую он когда-либо видел, – особенно сейчас, когда мокрый купальник подчеркивал каждый изгиб ее тела.

Пока Харрингтон вытиралась, он стоял к ней спиной, потом облегченно вздохнул про себя и обернулся, лишь когда она взяла у МакГиннеса халат и завязала пояс. Она села в кресло, и Лафолле подошел занять свое место за ее плечом. Она подняла голову с легкой ироничной улыбкой. Улыбка получилась слабая и кривоватая оттого, что искусственно восстановленные нервы в левом углу рта не сразу подчинялись команде, но видно было, что она угадала его мысли, а мягкая ирония не могла вызвать у него раздражения. Насмешки в ней не ощущалось, только лукавое осознание различий их родных культур, и эта улыбка согрела сердце майора. Даже сейчас за ней пряталась тьма, и он знал, как резко и неожиданно исчезали такие улыбки, но горе и боль потери, которые так долго давили на Хонор Харрингтон, слава богу, начали рассеиваться. Это был долгий и болезненный процесс, и Лафолле был рад, что он все-таки идет. Пусть я покажусь ей деревенщиной, подумал он, преувеличенно смущаясь, но если это вызывает у леди Харрингтон улыбку…

Когда ее гвардеец отреагировал, проявив неожиданное чувство юмора, Хонор Харрингтон улыбнулась шире. Потом она посмотрела в сторону: МакГиннес снял с подноса крышку и поставил его на стол. Нимиц с радостным писком вскочил на свой личный стул. Хонор усмехнулась. Она предпочитала легкий ланч, и МакГиннес приготовил для нее салат и сыр, но перед Нимицем он поставил жареного кролика, и у кота от возбуждения задрожали усы.

– Ты нас балуешь, Мак, – сказала она.

МакГиннес с улыбкой покачал головой. Он налил ей густого темного пива, Хонор взяла ломтик сыра и с удовольствием откусила. Грейсонскую пищу она до сих пор ела с осторожностью – два тысячелетия расселения по планетам привели овощи с Земли в самые разные окружения, и легкие различия в номинально одинаковых видах могли привести к неприятным последствиям. Но вот местные сыры были великолепны.

– М-м-м, – довольно вздохнула она и потянулась за пивом. Сделав глоток, она снова посмотрела на Лафолле.– Как у нас с церемонией посвящения – успеваем?

– Да, миледи. Сегодня мы с полковником Хиллом обсудим процедуры, и вечером у вас будет окончательное расписание.

– Хорошо.– Она сделала еще глоток, но глаза у нее были задумчивыми, и наконец она приподняла бровь, ставя бокал на место.– Почему у меня такое ощущение, что вы чем-то не вполне довольны?

– Недоволен, миледи? – Лафолле нахмурился и покачал головой.– Я бы так не сказал.

Она подняла и вторую бровь. Поглядев на нее в упор, Лафолле вздохнул.

– Я все-таки не вполне удовлетворен тем, как мы контролируем толпу, миледи, – признался он, и Хонор нахмурилась.

– Эндрю, мы же это уже обсуждали. Я знаю, что вас это беспокоит, но мы не можем арестовывать людей за то, что они осуществляют свое право собираться в группы.

– Да, миледи, – ответил Лафолле с почтительным упрямством, борясь с искушением сказать, что некоторые землевладельцы именно так бы и поступили.– Но мы можем исключить всех, кто потенциально опасен для вас.

Теперь вздохнула Хонор. Она откинулась назад со слабой улыбкой. Связь между ней и Нимицем была куда сильнее, чем обычно бывает между людьми и древесными котами. Насколько ей было известно, больше ни один человек не воспринимал эмоции своего кота, а уж тем более не воспринимал через кота эмоции других людей. Она пробовала отучить Нимица транслировать ей чужие чувства, но это было все равно что отучиться дышать. За последний стандартный год она с таким отчаянием цеплялась за Нимица, что почти утратила способность не знать, что чувствуют окружающие ее люди. С грехом пополам убедив себя, что это почти то же самое, что хорошо читать выражения лиц, Хонор в конце концов смирилась.

Вот как сейчас, например. Нимицу нравился Лафолле, и он не видел причины не транслировать Хонор эмоции майора или скрывать свое собственное одобрение. И кот, и его человек знали, насколько Лафолле им предан, и Хонор прекрасно понимала, что он хочет максимально обезопасить демонстрантов вовсе не потому, что помешался на безопасности. Сложности, связанные с контролем над толпой, разумеется, тоже имели значение, но по-настоящему им двигали куда более простые побуждения: гнев и желание защитить ее от новых ран.

Ее улыбка увяла, а длинные пальцы завертели бокал. Она была первой женщиной-землевладельцем, символом, а по мнению некоторых, даже причиной перемен, встряхнувших основы грейсонского общества. Хуже того, она не только была женщиной, но и не являлась прихожанкой Церкви Освобожденного Человечества. Может, Церковь и признала ее сувереном поместья Харрингтон, как и Конклав Землевладельцев ввел ее в свой состав, но далеко не всех обрадовали эти решения.

Наверное, нельзя винить протестующих, хоть иногда Хонор было трудно об этом помнить. Их атаки ранили, и больно, но в какой-то мере она была им даже рада. Не потому, что ей нравилось, когда ее изображали злодейкой. Просто после отчаянной обороны Грейсона против фанатиков с Масады большинство грейсонцев вознесли ее на весьма неудобный пьедестал. Иногда все обрушенные на нее почести, включая ранг землевладельца, вызывали попросту неловкость – будто она играет чужую роль. В таких обстоятельствах напоминание о том, что не все грейсонцы считают ее персонажем героической драмы, даже успокаивало.