Тишина камней - Сергей Савочкин Страница 7

Лесная укатанная колея постепенно превратилась в каменистую дорогу. Деревья и кустарники попадались реже. Тащить тележку становилось все тяжелее: путь пролегал по склону горы, вонзившей скальные пики в звездное небо.

Муту-Льяд своим полновесным круглым телом царила на небосводе и белым холодным светом вырисовывала резкие очертания пещеры. Ри задержался на небольшой площадке у входа, чтобы окинуть взглядом бескрайний черный лес, юбкой опоясывающий горы Макарири со стороны Старых земель.

Граница с Дикими землями. Никто достоверно не знал, что есть и чего нет по ту сторону: Макарири разделяли Тэю от Северного океана к Южному непроходимой стеной безжизненного камня и острых, как лезвие гвиртового меча, скал.

Ветер ласкал кожу Ри, успокаивая боль в грубом старом шраме, потянувшем веко вниз, из-за чего правый глаз выглядел полузакрытым. Глубоко вдохнув, пригнувшись, молодой человек шагнул в чрево пещеры и потянул за собой тележку.

Натертые ягодами можжевельника, чесноком и пахучими травами куски мяса Кабиан Халла снял несколько дней назад, потому что из скальной стены внутри пещеры пробился родник, а вяление не терпело влаги. Но и сейчас острый нюх Рийя улавливал нотки пряностей, хотя сырость и журчание воды теперь преобладали над прочими отличительными чертами именно этой пещеры. Ри знал еще о семи, но бывал лишь в трех, помимо этой. Пещера была небольшой — негде и во весь рост выпрямиться, — а от одной стены до другой могли запросто дотянуться пара человек, взявшись за руки.

Ри быстро нашел то место, о котором говорил отец: углубление, заполненное землей. Он осторожно снял тело с повозки, замер, прислушавшись к звукам сочащейся воды, и принялся копать яму. Но тут же наткнулся на что-то мягкое и мешающее лопате углубляться. Разгребя немного земли, он нащупал тканевый сверток. Ри вышел в ним наружу, под свет Муту-Льяд, развернул, и на ладонь выпал небольшой приплюснутый предмет. Мелькнула мысль о карге, и парень, взволнованно вздрогнув, выронил камень. Тот глухо ударился о землю и стал соскальзывать, но Ри вовремя остановил его, прижав ногой. Нужно рассмотреть хорошенько.

Камень легко умещался на ладони, был мутноватым, но все же прозрачным — сквозь него Льяд выглядела зловещим ухмыляющимся пятном, а звезды сверкали разноцветными точками. Не похож на карг. Хотя Ри ни разу в жизни не видел настоящего карга, но, по рассказам отца, внешне они ничем не отличались от обычных камней и проявляли цвет при определенном воздействии: пуру при незначительном нагреве приобретал фиолетовый оттенок, оранги в воде становился синими, гвирты же светились зеленым от сильного удара. Почему хлаза, которую использовали для изготовления украшений, падала лишь в океан Ди-Дор, объяснить не мог никто. Если и знал кто ответ на этот вопрос, то лишь ученые эклиотики.

Именно к ним отец отправился, будучи примерно того же возраста, что и Ри сейчас. Он мечтал постичь все тайны каргов. Но встретил Нон, и жизнь, а с ней и мечты, круто изменились.

Еще он поведал, что мелины при падении оставляют бледный неровный след, который видят лишь небогляды. А оранжевые карги ведут себя и вовсе непредсказуемо: могут рассыпаться в руках или закричать тысячей голосов одновременно в голове того, кто поднял шутеру. Красный же, самый величественный из каргов, падает лишь раз в эпоху и оповещает о ее скорой кончине. Единственным из известных красных обладал Владетель Тэи, правитель Новых и Старых земель, а также всего побережья Ди-Дора, старший представитель династии Гирей. Каждый знает: у кого в руках Йур Хаул, тот и Владетель Тэи.

Ри всегда увлекали истории отца о каргах — тот мог подолгу воодушевленно и со всей серьезностью излагать самые невероятные сказки. Юношу забавлял тот факт, что за камнями закрепилось название из фразы мертвого языка второй эпохи, который почитают цнои: «карэг орвал» — небесные камни. Люди, ненавидящие карги, подарили им имя, прижившееся в народе.

Нет, этот прозрачный кусочек чего бы то ни было, уютно устроившийся в ладони, не подходил ни под одно из описаний, известных Ри, и определенно не принадлежал миру каргов, но почему-то юноша был уверен и в обратном: миру людей он тоже не мог принадлежать. Эта мысль будоражила и волновала кровь. Очевидно одно: Кабиан Халла оставил камень именно для сына, зная, что тот выполнит последнюю просьбу и нарушит топахи. Но он даже не намекнул о нем перед смертью. Почему же? Боялся?

Ри потряс камень, приложил его к уху, постучал о скалу, даже попробовал откусить. А потом, почувствовав себя глупым, положил подарок отца во внутренний карман рубахи и пообещал себе разобраться с этим позже. Сначала нужно закончить чужеземный обряд захоронения.

И все время, пока Ри закапывал тело, он не мог отделаться от охватившего его предположения, что отец выдумал историю о воссоединении души с любимой Нон только для того, чтобы тайно передать сыну этот прозрачный камушек. А ведь Ри с самого начала показалась нелепой его любовная затея, ведь душа каждого цнои обращается сущим после топахи и через невидимые нити помогает и подсказывает тем, с кем она была связана по крови при жизни. Папа не мог оставить его после смерти ради женщины, которую знал не так долго. Только не папа.

По пути обратно Ри лихорадочно вспоминал разговор с умирающим отцом. Его душу скручивало от озноба, когда он понимал, что большая часть подробностей предсмертных наставлений стерлась из головы. Даже лицо отца всплывало в памяти из более поздних дней. Предостережения насчет брата, требования обещаний: отправиться в Ноксоло и постараться отыскать родственников Нон, а также о захоронении… Но вот какие именно слова отец говорил о пещере, Ри никак не мог вспомнить, хоть и чувствовал, что они важны.

Уже скоро новое утро. Это тревожило. Но хоть болью не терзало.

Ри почуял запах дыма. Со стороны Энфиса. Ощущение беды не закралось предчувствием, а накрыло в одно мгновение, заполнив смятением и ожиданием катастрофы. Сердце бешенно застучало, а ноги понесли обратно к обители. К запаху присоединялся треск ломающегося дерева, крики людей, детский плач.

Выскочив из леса, Ри тут же прижался к задней стене коровника Тары Гнева. Успокоил дыхание и прислушался. Ему хотелось, чтобы сосны тугим, глубоким скрипом да ночные жители привычными перекличками пели такие родные и нужные сейчас песни, но нет — приглушенный топот, лошадиное фырканье и грубые окрики, — все, что судьба смогла предложить из репертуара обрушившегося на Энфис несчастья.

Почти осязаемые нити сущих пронзили части тела Ри, сковав и заставив зажать рот рукой, чтобы не вскрикнуть от страданий навалившихся образов. Сирка, белокурая девчушка, вдвое младше Ри, успокаивала слепую мать, а та выла, не понимая, что происходит. Близнецы-малышки Тары жались друг к другу, спрятавшись в сундуке среди пропахшего пылью тряпья. Если напали охотники и найдут близнецов, то обязательно заберут, и, вшив под кожу карги, воспитают небоглядов.

Старуха-обрядчица Мельзинга стояла в толпе испуганных жителей Энфиса, выбежавших к пылающему в огне дому старейшины, и смотрела остекленевшим взглядом сквозь чужаков, сквозь несколько стен в сторону Ри. Он не мог всего этого видеть. Но видел. Эдда эрайли криф. И боль каждого цнои обители вышивала в стонущей душе юноши узоры беспомощности. Почему Мельзинга качает головой, предостерегая от действий? Кто напавшие? Эклиотики? Охотники? То, что его нащупала нить Мельзинги, Ри понял по ее неподатливой и требовательной сущности. Не успев удивиться тому, что и живые способны направлять свою эдду, он ощутил, как нить старухи хлестнула по глазам и показала врага.