Среда обитания - Михаил Ахманов Страница 66

– Только родителей – тех, которые хотят.

– Твои к тебе ходили?

– Да. И отец, и мать, но это редкость. – Эри потянула его ко входу в Тоннель. – Почему ты спрашиваешь об этом, Дакар?

– Хочу больше знать о тебе. И еще… Я никогда не отдал бы своего ребенка в это заведение. Никогда!

Дорожка понесла их к эскалатору, затем – вниз, вниз, вниз…

– И что бы ты с ним делал? – спросила Эри. – Ты не король, ты не настолько богат, чтобы нанять учителей и воспитателей и вырастить потомство в защищенной зоне. А мир взрослых ребенку не подходит. Детям нужно свое убежище.

– Лучшее убежище для них – любовь родителей, – возразил он.

– Ты называешь любовью родительский инстинкт. Но у одних он есть, у других отсутствует, третьи просто не любят детей, а для иных они игрушка. Не всякий взрослый может контактировать с ребенком… – Эри наморщила лоб. – Я помню… нам объясняли в инкубаторе…

Он промолчал. Кажется, понятия о воспитании сильно изменились, а родственная связь ослабла. Женщины больше не вынашивали детей и не рожали их в муках, дети были оторваны от родителей, семья распалась, и ячейкой общества стал самодостаточный индивидуум. Человечество успешно прогрессировало в социальном плане и изживало древние инстинкты – такие, как родительская любовь.

Может, любви вообще не осталось? Он заглянул в темные глаза Эри и решил, что с этим грустным выводом не нужно торопиться.

В Тоннеле царили полумрак, тишина и безлюдье. Ни ярких огней, ни залитых светом витрин, ни смеха, ни воплей, ни гомона; не толпится народ у кабачка Факаофо, допинг «У блохи» пустой, антикварные лавки и шопы закрыты, огнемет над агенством «Восемь с половиной» не испускает голографического пламени, а из «Подвала танкиста» не слышно ни звука. «Вторая четверть, – подумал он, – рабочее время для подданных, а если нет людей с монетой, то некого и обобрать – значит, капсулей тоже нет».

Эри остановилась у входа в тупичок блюбразеров.

– Я подожду тебя в шалмане у Африки.

– У Африки… – повторил он задумчиво. – Знаешь, милая, этот Африка – первый старик, которого я здесь увидел. Сколько ему лет?

– Не знаю, Дакар. Сто или сто двадцать… Об эвтаназии еще не помышляет.

– И всем дарована такая жизнь?

– Какая? – Она удивленно взмахнула ресницами.

– Такая долгая…

– Почему долгая? Обычная. В Ствол Эвтаназии уходят те, кому сто пятьдесят.

Он кивнул, погладил ее по щеке и направился по темноватому коридору к двери из армстекла. «Еще один подарок, – билась мысль в голове, – еще одна конфетка, преподнесенная грядущим… Спор о долголетии хомо сапиенс был наконец разрешен, биологические пределы жизни достигнуты – в этой подземной оранжерее, где не было ни холода, ни зноя, ни ядов в воде и воздухе, где человек не знал о болезнях, катастрофах и каких-либо опасностях, кроме исходивших от других людей…»

Размышляя об этом, он прикоснулся к двери, подождал, когда ее откроют, и поздоровался с Мадейрой. Ему показалось, что блюбразер возбужден – шрам на его щеке подергивался, руки беспокойно шевелились. В первом – видимо, рабочем – помещении на этот раз не оказалось никого, столы пустовали, терминал был выключен, и только зеленый мираж, куст сирени в правом углу, напоминал о предыдущем визите. Мадейра, однако, не торопился в свой кабинет.

– Вы встретитесь с одним… с одним из наших покровителей. Он ждет вас, Дакар… там. – Взгляд блюбразера скользнул к цветущему кусту. – Он занимает важный пост в Мобурге, но главное – он человек больших достоинств и ума. Вы можете быть с ним откровенны… так же откровенны, как были со мной.

– Ваш шеф? – спросил он.

Глаза Мадейры округлились.

– Простите?

– Ваш лидер? Глава организации? Идейный вдохновитель?

– Нет, Дакар, нет. Он только оказывает нам помощь, поддержку и покровительство. Еще распоряжается нашим счетом в городском пьютере.

– Вашими финансами?

– Да. Он регулярно пополняет их – здесь, в Мобурге, и в других куполах. Мы очень ему обязаны.

– Понимаю.

«Местный Сорос, миллионер-благотворитель», – подумал он, вступая вслед за Мадейрой в кабинет. Из прежней жизни он вынес убеждение, что Соросы отнюдь не бескорыстны; есть у них свои резоны и таинственные цели, скрытые от взгляда публики, и каждый Сорос знает, как получить доход от самого невинного благодеяния. В этот постулат он верил так же твердо, как в три начала термодинамики, и потому насторожился.

Человек, поднявшийся ему навстречу, был высок, носил свободные одежды серо-стального оттенка и прятал лицо под серебристой маской. Она позволяла разглядеть лишь рот и подбородок: губы незнакомца были властными, челюсть – тяжелой, улыбка – сухой и угасшей едва ли не в миг своего появления. Но голос был хорош – звучный, сочный, сильный, то взлетавший вверх, то опускавшийся до доверительного шепота.

– Дем Дакар из Лиги Развлечений? Старший партнер и, если мне не изменяет память, один из самых талантливых инверторов? – Дождавшись кивка, незнакомец усмехнулся и тихо произнес: – Но это ведь не ваше имя и не ваше занятие, не так ли? Я хотел бы услышать, как вас зовут… как звали в вашу родную эпоху. Еще – о вашем возрасте и статусе.

– Павел Сергеевич Лонгин, – ответил он. – Мне пятьдесят семь лет, а это немало в мои времена. Порог старости, если оставаться оптимистом… Что касается моих занятий, то были они такими же, как здесь. Иными по технике исполнения, но теми же по сути. Я – сочинитель.

– Павел Сергеевич Лонгин… такое длинное и неуклюжее имя… – сказал человек в сером. – Дакар привычнее.

– Дакар вполне меня устроит. Как мне обращаться к вам?

Незнакомец и Мадейра переглянулись, потом блюбразер кашлянул и покачал головой.

«Возможно, вопрос был нетактичен?.. – подумалось ему. – Бывает, что благодетелям-спонсорам мила анонимность – ни имени, ни должности, ни звания. Особенно хмырям в масках и с этакой челюстью…»

Но этот хмырь ответил.

– Зовите меня магистром, – промолвил он и показал глазами на диван.