Обмен заложниками - Иван Наумов Страница 62

— Эшер, — тихо сказал Дункан, сжимая и разжимая правую ладонь на отсутствующем эфесе.

Эва прижалась к Стасу, борясь с дрожью.

— Красавчик Эф, — прошептала она, задрав голову, — умел так укладываться, когда начинал рассказывать свои сказки. Червяк червяком, но как попытаешься разобраться, как он сплел свои кольца, от узоров на чешуе начинает рябить в глазах, и уже не помнишь, что было до того, как он заговорил. Адм не терпел его, грозился прищемить хвост. Поэтому Красавчик приползал всегда только ко мне.

Стас чувствовал, как совсем рядом бьется ее сердце, сжимал и успокаивающе гладил податливое плечо, и что-то неизведанное вползало в его душу. Может, Красавчик Эф, а может, улитка Энгеля.

«И что же, Анастас Арыйаанович? Что вы мне сегодня расскажете о праве человека на владение другим человеком?»

— Старик! — Лэлли изменилась в считанные мгновения, подтянулась, напружинилась, и теперь, даже безоружная, она выглядела как воин. — Ты очень похож на человека. Я поверила в твои невидимые лучи и свинцовый ковчег. Но теперь тебе придется объяснить, откуда здесь, в пристанище последних воинов, взялась Баларга! — и обвиняюще ткнула пальцем вверх.

Максвелл развел руками:

— Я не знаю, о чем ты говоришь, славная Лэлли!

— Баларга, — повторила она и, не удержавшись, снова взглянула на черно-синие мерцающие переплетения над головой, — мертвая роза двалов. Священный символ, под которым безжалостные норники несли нам смерть и унижение тысячи и тысячи лет!

Максвелл хотел возразить, но в этот момент завыл Хыш. До сих пор он сидел в сторонке, исподлобья разглядывая бесконечную спираль. На его лице сменялись простые и понятные выражения испуга, ярости, удивления, печали.

Теперь неандерталец вскочил и с воем, прикрывая одной рукой глаза, неуверенно бросился прочь. Там, где другой увидел бы лишь гладкую стену, Хыш почуял спасительный выход. Громко клацнуло, квадрат нестерпимо яркого света возник из ниоткуда, и Хыш растворился в нем. Его жуткий вой в последнюю секунду переродился в торжествующий вопль.

Лэлли, и Дункан, и Стас, и Эва бросились следом.

— Стойте, безумцы! — закричал Максвелл во весь голос, срывая связки. — Стойте, или умрете!

Не упоминание смерти, а боль, скрытая в голосе старика, заставила их замедлить шаг.

— Не выходите отсюда! Подождите!

Стас остановился первым. За распахнутой дверью их действительно ждала смерть. Бесконечная зеленая, желтая, красная, синяя цветущая смерть. В общем-то, раз дверь уже открылась, не имело значения, по какую ее сторону оставаться. Против воли Стас жадно смотрел на траву, цветы, сорняки, захватившие мир за дверью. Как непохоже на бледные лишайники Заполярья!

— Рассказывай, старик! — сказала Лэлли. — Если ты нас снова обманешь, я не посмотрю, что ты маг. Вернусь и отрублю тебе голову.

— И я! — подтвердил Дункан.

В дальнем углу стоял маленький… не домик, скорее, офисный блок. Выгородка с индивидуальной крышей, окнами в основной зал, туалетом и ванной комнатой, нормальной человеческой мебелью. По крайней мере, в стуле можно было угадать стул, а в столе — стол.

Они так и сели — четверо напротив одного. Бутафорский потолок над головой создавал ощущение безопасности. Максвелл повел рукой, и клочья тумана, промелькнув над столом, принесли несколько ваз и чашек. Увидев фрукты, Стас отшатнулся, и старик, видя его смятение, подтвердил, что еда безвредна.

— Здесь вообще можно все, — сказал он. — Пока вы не вышли за дверь, ваш организм не будет стареть. Болезни уснут и исчезнут. Это место построено, чтобы жить вечно.

— Ты тоже бессмертный? — спросил Дункан.

Максвелл усмехнулся.

— Я такой же последний, как любой из вас.

— Ты такой же, как мы? — спросила Эва.

Она не отрываясь смотрела на вазу с фруктами. Чего там только не было! Бананы, апельсины, и папайя, и старфрут, и всякие диковинные штуковины, существование которых в своем мире Стас поставил бы под серьезное сомнение.

— Не совсем, — мягко сказал старик. — Я здесь хозяин, а вы — гости. Это мой мир.

Над столом повисла тишина. То, что подразумевалось, наконец, обрело форму.

— Макс! — Дункан составлял слова так медленно, будто это был последний вопрос в его жизни. — А где — тогда — мой — мир? Их миры?

— Как ты забрал нас сюда? — сказала Лэлли.

— И зачем? — добавил Стас.

А Эва молча протянула руку к вазе, отодвинула пальцами лохматые киви и синий шипастый огурец и вытащила из-под них маленькое зеленое яблоко.

— Давайте вы послушаете, не перебивая, — сказал Максвелл, — и я расскажу.

Он разлил по чашкам темный густой напиток, сам сделал долгий глоток и начал рассказ.

Стас смотрел на бодрого и энергичного старика, а вспоминал Семена Аркадьевича. «Вот только не говорите, что ждете от философии раскрытия смыслов того и сего, душа моя!»

Максвелл был последним представителем бессмертной цивилизации. Жизнь можно длить вечно, и нет такой напасти, что помешала бы человеку проживать век за веком. Кроме той, что сидит в самом человеке.

Никому не хотелось детей. Никто не рвался путешествовать. Никого не прельщала совместная жизнь. Ни о ком не всплакнули. Один за другим бессмертные гасли, находя повод и способ прервать свое бесконечное бытие.

— Когда я остался один, — старик обвел глазами замерших собеседников, — то во мне проснулось любопытство. Пополам с обидой. Думаю, это первые человеческие чувства с тех пор, как смерть стала необязательной. Я потратил шестьсот лет, чтобы построить Нерест, — он слабо махнул в сторону окна. — Думал найти причину нашей усталости. Человечество — мое человечество — прошло мимо стольких опасностей, ставя свое существование на карту бессчетное количество раз, а окончательная победа превратилась в конец игры. Смешно, не правда ли?

Лэлли хмурила лоб, пытаясь не запутаться в абстрактных построениях Максвелла. Дункан опустил глаза, и почти не дышал. Стас снова обнял Эву за плечи, потому что она плакала.

— Я верил, что другие последние смогут дать мне что-то. Объяснить, как жить, чтобы не хотелось смерти. Оказалось, что при всей хрупкости Земли, ее почти невозможно уничтожить. А человечество — как пыль. Сколько не вытирай, появится снова. Миллиарды миров Нереста минуют все опасности. Люди воюют и мирятся, глупеют и умнеют, добираются до смертельных игрушек — и вышвыривают их в ведро. А потом — фьють! — и разлетаются прочь.

— О каких миллиардах вы говорите? — глухо спросил Стас.

Максвелл поднял на него свои ясные-ясные глаза.

— Одно зернышко Нереста — один мир, Анастас. Когда — и если — людям удается покинуть Землю, на месте этого зернышка вырастает другое. Нерест обновлялся бессчетное количество раз — и только вы пятеро составили мне компанию. За вычетом нашего бесподобного Хыша — четверо.