Город зеркал. Том 1  - Джастин Кронин Страница 6

Солнце осветило его всего, когда он поднялся наверх, его лучи едва скрывали редкие облачка, которые исчезнут в течение часа. С тех пор как Питер подал в отставку из Экспедиционного Отряда, плотина стала для него чем-то вроде тотема. Перед его роковым отъездом в Хоумленд он привел сюда племянника. Ничего особенного не произошло. Они наслаждались видами, говорили о странствиях Питера в Экспедиционном Отряде и о родителях Калеба, Тео и Мас, а потом спустились к основанию плотины и плавали. Для Калеба это было впервые. Вроде бы простая прогулка, но к концу того дня что-то переменилось. В сердце Питера будто открылась дверь. Тогда он этого не понял, но за этой дверью его ждал новый путь, новый смысл жизни, тот, где он принимал на себя ответственность и становился отцом этому мальчику.

Та жизнь, о которой знали все остальные. Жизнь Питера Джексона, отставного офицера Экспедиционного Отряда, который стал отцом ребенку и плотником, обычным гражданином Кервилла. Обычная жизнь, как у всех, со своими радостями и горестями, взлетами и падениями, день за днем. Он был рад, что живет именно так. Калебу только что стукнуло десять. В отличие от Питера, который в этом возрасте уже служил посыльным в Страже, у мальчика было нормальное детство. Он ходил в школу, играл с друзьями, не напрягаясь, выполнял все свои обязанности, особо не жалуясь. Каждый вечер, когда Питер укладывал его спать, он мгновенно погружался в сны, наполненный убаюкивающим пониманием того, что следующий день станет таким же, как и предыдущий. Он был рослым для своего возраста, как и все Джексоны, и с его лица уже начала пропадать детская мягкость. Он всё больше походил на своего отца, Тео, хотя они теперь о нем и не разговаривали. Не то чтобы Питер этого избегал, мальчишка просто сам не спрашивал. Как-то вечером, когда Питер и Калеб уже с полгода прожили вместе, они играли в шахматы, и мальчишка, занеся руку над фигурой, чтобы сделать следующий ход, заговорил, легко, так, как мог бы заговорить о погоде:

– Будет нормально, если я стану звать тебя папой?

Питер дернулся. Он совершенно не ждал такого.

– Ты действительно этого хочешь? – спросил он.

Мальчишка кивнул.

– Ага, – сказал он. – Думаю, это будет правильно.

Что же до иной его жизни, Питер и сам точно не мог понять, что это такое, лишь то, что она есть и что всё в ней происходит по ночам. В его снах о Ферме были самые разные события, целые дни, состоящие из них. Одинаковым было лишь ощущение дома, ощущение причастности. Сны были столь яркими, что он всегда просыпался с ощущением, что совершил путешествие в другое место и время, будто его бодрствование и сон были двумя сторонами одной медали, одинаково реальными.

Чем же были эти сны? Откуда они приходили к нему? Являлись ли они творением его ума или, возможно, исходили извне – возможно, даже от самой Эми? Питер никому не рассказывал о той первой ночи, когда они отправились из Айовы, когда Эми пришла к нему. Этому было множество причин, самой главной из которых была та, что он сам не был до конца уверен в том, что это произошло на самом деле. Он крепко спал, на его коленях спала дочь Сары и Холлиса, над ними светилось зимнее небо Айовы, полное звезд, пьянящее, такое, что у него было ощущение, будто он плывет среди них. И тут появилась она. Они не говорили, в этом не было нужды. Достаточно было прикосновения рук. Казалось, это длилось вечно, казалось – всего мгновение, после которого Питер понял, что Эми больше нет.

Неужели и это ему приснилось? Судя по всему, да. Все считали, что Эми погибла на стадионе во время взрыва, уничтожившего Дюжину. От нее ничего не осталось. Но ощущение было настолько живым! Иногда он был четко уверен, что Эми до сих пор жива где-то, но затем его охватывали сомнения. И он решил оставить всё это при себе.

Некоторое время он стоял, глядя, как солнце разливает свой свет по техасским холмам. Внизу, у основания плотины, блестела вода, гладкая, как зеркало. Питеру хотелось искупаться, чтобы избавиться от похмелья, но надо встретить Калеба и отвести его в школу, перед тем как пойти на работу. Плотник из него получился так себе, в жизни он научился лишь одному – быть солдатом, но нынешняя работа позволяла ему вовремя возвращаться домой каждый день, а поскольку Строительное Управление всё так же вело обширные работы, им каждая пара рук нужна была.

Кервилл буквально трещал по швам. Из Айовы переехали полсотни тысяч человек всего за пару лет, так что население выросло более чем вдвое. Разместить их было нелегко, учитывая, что Кервилл строился, исходя из концепции нулевого роста населения. Семьям не разрешалось заводить более двоих детей, за нарушение взималась изрядная пошлина. Можно было завести третьего, если один из первых двух не доживал до взрослого возраста, но лишь в том случае, если ребенок умирал раньше, чем ему исполнилось десять.

С прибытием людей из Айовы вся эта концепция пошла прахом. Не хватало еды, топлива и лекарств, возникли проблемы с санитарией. Слишком много людей в ограниченном пространстве, и каждый притащил с собой все свои болячки. Росло взаимное недовольство. Поспешно возведенный палаточный лагерь принял первые волны переселенцев, но люди всё прибывали, и временное жилье быстро превратилось в постоянное. Многие переселенцы из Айовы, всю жизнь проработав по принуждению, с трудом пытались приспособиться к новой жизни, в которой за них никто не принимал решения – в ход пошла поговорка «ленивый, как айовец»; другие же шарахнулись в другую крайность – нарушали комендантский час, шлялись по борделям и кабакам Данка, пили, воровали и дрались, будто с цепи сорвались. Единственные, кто был им рад, так это цеховики, которые привыкли торговать из-под полы, продавая на черном рынке всё, от еды и до молотов с обручами.

Люди стали в открытую говорить о возможности жить за пределами стен. Питер понимал, что это всего лишь вопрос времени. Уже три года не видели ни одного Зараженного, ни драка, ни даже нарика, и на Гражданское Управление давили всё сильнее, призывая открыть ворота. События, произошедшие на стадионе, разошлись в народе в виде тысячи легенд, непохожих одна на другую, однако даже самые закоренелые скептики начали свыкаться с мыслью о том, что угроза миновала. Уж кому, как не Питеру, было в этом сомневаться.

Он обернулся и оглядел город. Почти сотня тысяч человек живет. В свое время подобная мысль ошеломила бы его. Он вырос в городке – в замкнутом мирке, – где жило меньше ста человек. У ворот собрались машины, чтобы отвезти рабочих к сельскохозяйственному комплексу, они пыхтели дизелями, пуская клубы дыма в утренний воздух. Отовсюду доносились звуки и запахи пробуждающейся жизни. Город просыпался, потягиваясь. Были и проблемы, но они казались столь ничтожными в сравнении с перспективами. Эра Зараженных окончилась, человечество снова воспряло. Вокруг них простирался целый континент, который предстояло осваивать, и Кервилл должен был стать местом, откуда начнется новая эпоха. Так почему же он кажется ему столь хрупким и убогим? Почему, стоя на гребне плотины этим бодрящим утром, он чувствует внутреннюю дрожь от неуверенности?

Что ж, подумал Питер, да будет так. Если отцовство чему тебя и научило, так это тому, что ты можешь беспокоиться, сколько тебе вздумается, но это ничего не изменит. Собираешь ланч, говоришь: «Веди себя хорошо», а потом весь день занимаешься простой и честной работой, чтобы выжить на этой земле. Пройдет двадцать четыре часа, и всё это начнется заново. Тридцать, тихо сказал он сам себе. Сегодня мне исполнилось тридцать. Спроси его кто лет десять назад, доживет ли он вообще до таких лет, не говоря уже о том, что будет растить сына, он бы счел этого человека безумцем. Может, действительно только это и важно в жизни. Просто остаться в живых, чтобы рядом был кто-то, кого ты любишь и кто любит тебя, может, этого достаточно.