Заложники времени - Ян Мортимер Страница 6

Я еще раз попытался протолкнуть хлеб в ротик Лазаря, но тот стал кричать еще громче. Чувствовалось, что он уже охрип. Я добавил еще эля, но это не помогло. Лазарю явно нужно было молоко, но найти его здесь было невозможно – пришлось бы стучаться в чей-нибудь дом, а в такие времена никто не примет мужчину с младенцем. Я снова поднял ребенка, пристроил его на бедре и пошагал вперед.

– Что ж, ты хотя бы пытался, – сказал Уильям. – Уж не знаю, благословение это или проклятие, но ты действительно не осознаешь собственных возможностей. Ну какой еще мужчина попытался бы накормить орущего младенца?

По обе стороны дороги тянулись холмистые поля. Разные оттенки соломы четко обозначали наделы и полоски. Кое-где урожай остался неубранным, колосья поникли и почернели. Но в большинстве мест чума разразилась уже после уборки урожая. Поля были пусты, никто не работал. Редкие странники, которых мы видели, сходили с дороги, чтобы не встретиться с нами. Ближе к городу мы встретили целую семью: женщина сидела в повозке, запряженной пони, а рядом с ней стояли два сундука со скарбом и лежал младенец. Старший мальчик вел пони под уздцы, еще четверо детей шли следом. Отца нигде не было видно. Когда мы приблизились, старший крикнул, и младшие быстро закрыли лица. Мать заметила Лазаря и перекрестилась.

На закате мы были все еще в миле от Эксетера. Странников стало больше – темные личности поодиночке и парами. Все скрывали свои лица под капюшонами. Мы встретили еще пару повозок. Люди, как тени, покидали город – настоящий исход торговцев и купцов. Но ни одного из них нельзя было назвать бедным – пешком не шел никто. Бедные остались в городе – кто-то надеялся разжиться в богатых домах, а кому-то просто некуда было идти.

– Во время чумы крик младенца подобен боевому кличу, – пробормотал Уильям.

– Мы скоро найдем кормилицу.

– Ворота будут закрыты. Нам лучше остановиться где-нибудь на ночлег. Или придется оставить ребенка где-нибудь, пока мы найдем место.

– В такой холод? Уильям, нет!

– И что же мы скажем? Мы не сможем подойти к воротам и попросить впустить нас с этим отродьем – он визжит, как свинья на убое.

– Мы скажем, что моя жена умерла в пути.

– Ты думаешь, стражники идиоты?

В этот момент крики Лазаря стихли. Инстинктивный плач лишил малыша последних сил, и через минуту он уже тихо спал.

– Он умер? – спросил Уильям.

Я уже собирался ответить, но тут впереди увидел несколько повозок, которые стояли возле огромной, длинной ямы у дороги. Яма была длиной в четыреста футов и в десять футов шириной и более всего напоминала котлован под строительство нового собора.

– Эта яма еще больше, чем в Солсбери, – сказал я. – Здесь можно похоронить тысячу человек.

– Три тысячи, если они положат их в три слоя, как в Солсбери.

И тут мы почувствовали ужасный смрад – словно от застоявшегося пруда, который погиб вместе со всеми растениями, водорослями и множеством населявших его рыб, жаб, угрей и мелких существ. Но это было гораздо хуже. Это был самый ужасный смрад – запах разлагающейся плоти тысяч мужчин, женщин и детей, запах гниения, исходящий от их изуродованных болезнью тел, запах их экскрементов и мочи, их нечистой одежды и смертного пота.

В сумерках могильщики казались призраками. Лица их были закутаны, руки замотаны тряпками. В каждой подъезжающей повозке было десять-двенадцать тел. Двое могильщиков поднимались на повозку и, стоя прямо на трупах, сгружали верхние тела тем, кто ожидал внизу. Те волочили трупы к яме и сбрасывали вниз, а там их уже укладывали рядами. Меня даже тронуло то, как аккуратно укладывают мертвые тела, но потом я вспомнил причину. После кровопролитного сражения в Кане нам тоже пришлось тщательно складывать трупы, потому что у нас не было времени копать глубокую яму. Эта тщательность не имела никакого отношения к уважению к мертвым.

К нам никто не подходил и не заговаривал. Меня мутило от запаха разложения, но я не мог оторвать глаз от этого зрелища: тела укладывали на тела. Я видел, как обнаженное тело молодой женщины выгрузили из повозки и опустили в яму. Я слышал, как могильщики отпускали непристойные замечания. Я думал, где лежит ее отец, может быть, в той же яме, и ее могут положить рядом с ним или прямо на тело чужого мужчины. Следующий труп бросили прямо на землю. Один из могильщиков решил снять кольцо, но у него не получилось. Тогда он вытащил нож, отрезал палец и раздробил сустав. Сняв кольцо, он швырнул палец в яму. Кого и с кем хоронили, не имело значения. При жизни мы часто высказываем свои пожелания – чтобы нас похоронили в углу приходского кладбища, рядом с нашими предками. Сейчас же все эти пожелания рассыпались в прах, как листья на ветру.

Мы с Уильямом пошли дальше молча. Уже почти стемнело. Мы подошли к перекрестку в Сент-Сетивола, возле восточных ворот города. Температура стремительно падала. Поля подернулись инеем. На фоне темно-синего неба четко вырисовывались силуэты крепостных укреплений, а прямо перед воротами виднелись городские виселицы. Было странно видеть их пустыми. Обычно там болтался хотя бы один вор – в предостережение другим. И тут же мы почувствовали знакомую вонь городских сточных канав. То, что раньше вызывало тошноту, сейчас показалось утешительным признаком нормальности.

– Дай мне твой узел, – сказал Уильям. – И прикрой щетину капюшоном. Сейчас уже темно. Попробую сделать вид, что ты – моя жена.

– Черт тебя побери, Уильям, я не собираюсь этого делать!

– Нам нужно уговорить стражника, чтобы он впустил нас. Тебе никого не убедить в том, что это я – твоя жена. Так что ты либо принимаешь мой план, либо находишь женщину, которая сыграет для тебя эту роль. Попробуй – несложное дело здесь, за городскими стенами в сумерках и на морозе. Да еще возле чумной ямы!

Я отдал Уильяму свою дорожную суму, а сам обмотал лицо длинным лирипипом ^[2] в виде кисточки. Свою родословную лирипип ведет от шаперона – капюшона с длинным шлыком. Название liripipe возникло от латинского «cleri ephippium» (головной убор католического духовенства).

Уильям изо всех сил заколотил в ворота с криком:

– Открой, мастер привратник! Открой!

Никто не отвечал. Уильям продолжал колотить в ворота:

– Открой, если ты окончательно не оглох! Открой, сукин ты сын! Открой эти чертовы ворота!

– Кем бы ты ни был, ты сюда не войдешь. Мэр отдал приказ, чтобы все входили и выходили только через северные ворота.

– Благодарю тебя, добрый человек, – крикнул Уильям. – Пусть Господь в безграничном милосердии своем смилуется над тобой. Доброй ночи.

Мы с Уильямом в темноте побрели вдоль городских стен. Мы слышали, как мерзлая земля скрипит под нашими ногами, слышали посапывание и стоны дремлющего младенца. Время от времени над нашими головами ухали совы. А иногда слышались другие звуки: жуткий плач в городе. У северных ворот мы тоже слышали душераздирающие рыдания над мертвыми телами родных людей.