Метро 2033: Право на месть - Денис Шабалов Страница 6

Рванув оба кольца разом, одну за другой он отправил гранаты прямо в центр стаи. Первая попала в голову одному из щенков, заставив его обиженно тявкнуть и поднять голову в поисках обидчика. Вторая, покатившись, остановилась под брюхом у матерого облезлого патриарха. Пес сунулся носом, обнюхивая незнакомый предмет, ощерился, почуяв ненавистный запах человека…

Гранаты ударили синхронно. Радиус сплошного поражения – пять-семь метров. Стаю, крутившуюся на одном месте, подбросило изнутри, словно из-под земли пробился невесть каким образом образовавшийся тут гейзер. Осколки хлестнули во все стороны, терзая собачьи тела раскаленными стальными жалами, пробивая разом по две-три особи, кромсая облезлые шкуры и отрывая конечности. Добрынин поднял дробовик, выцеливая тех, кому не повезло остаться в живых. Трое – матерый серый кобель и два щенка. Выстрел – кобелина, ползущий на одних передних лапах и волочащий за собой сизую гроздь кишок, завалился на бок. Второй – и визжащего щенка, сдуру бегущего туда, где спрятался человек, перевернуло в воздухе, окровавленной тряпкой бросив на землю. Третий – и картечь, попав в бок второму щенку, кинула его прямо на тела тех, кто должен был стать его пищей. Добрынин, сидя за тумбой, криво ухмыльнулся, припомнив вдруг, как в первый коллективный выход не мог заставить себя стрелять во время зачистки кварталов по детенышам выродков. Сколько прошло с тех пор? Три года? Четыре? Пять? А кажется – не меньше десятка. Полковник говорил, что на войне год идет за три. Значит не меньше двенадцати, а то и все пятнадцать. Уже тогда Данил не чувствовал в себе почти ничего детского, а уж теперь и подавно. Задубел душой. Даже не задубел – закаменел.

Он поднялся, осматриваясь и доснаряжая подствольный магазин «Фабарма».

Мелкая водяная морось, оседая на окровавленных телах, уже текла тонкими струйками в ближайшую лужу, окрашивая воду в красно-бурый цвет. Прислушался – вроде тихо пока. Ладно, минут десять есть, успеем, пока нахлебники набегут. Обходя мусор и перешагивая через костяки, он зашагал ко входу.

Шаг, другой, третий… И вдруг… словно какая-то неуловимая тень мелькнула в темном провале окна. Южное крыло, второй этаж… Добрынин тут же замер на месте, настороженно вглядываясь в развалины и чувствуя себя на открытой площади, как таракан под занесенным для удара тапком. Сместился немного левее, присел на колено, укрываясь за крупным обломком плиты. Щелкнул фастексом, вновь переводя дробовик в боевое положение. Расстояние небольшое, метров тридцать всего, да и уловил он боковым зрением… Показалось или нет?

Минут пять он сидел, просматривая каждую дыру, каждую пробоину, окно за окном. Положеньице незавидное. Он на открытом пространстве – а противник – если такой, конечно, имеется – укрыт. Он один – а их может быть несколько. Да еще и со спины могут подойти. Залягут за насыпью – и вдарят. А то, гляди, и снайпер там в глубине комнаты сидит, выцеливает… Данил поежился, буквально физически ощутив точку прицела на лбу. Аж зачесалась!

На-а-ахрен… Он согнулся, полностью укрываясь за плитой, вытащил из ранца шлем и, стащив противогаз, водрузил его на голову. Щелкнули, входя в пазы, фиксаторы. Сейчас шлем весил немного, килограмма полтора-два – но так было с тех пор, как Добрынин, на одном из вечерних привалов, выдрал к чертовой матери из гнезд с затылочной части два элемента питания, похожие на продолговатые бочонки. Все равно без надобности. Каждый из них весил кило по два и лишний груз создавал определенные неудобства. Голова казалась башней танка – неуклюжей, неповоротливой… Пока повернешь – неспешно эдак, солидно, с достоинством – целая вечность пройдет. Хотя, вполне возможно, что в режиме энергопотребления такого и не наблюдалось – он, к сожалению, был лишен возможности оценить.

Нужно было на что-то решаться. Данил огляделся по сторонам – эх, Саньки нет, он бы спину-то прикрыл! – и вновь высунулся из-за плиты, обозревая разрушенное здание. Пусто… Усмехнулся про себя – кажись и вправду чисто… а он панику разводит. Поднялся осторожно, каждое мгновение ожидая выстрела и чувствуя неприятный холодок внутри, где-то в районе подвздошья… однако вокруг стояла все та же тишина, нарушаемая лишь шелестом капель по остаткам асфальта. Крякнув с досады на самого себя и перехватив поудобнее дробовик, Добрынин зашагал ко входу.

Он понимал, что зайти внутрь ему будет тяжело, но даже не представлял себе – насколько. Все здесь он знал с самого детства, все, до последней дощечки, до последней трещинки, до последнего кирпичика. Это был его дом и в памяти он оставался тем местом, где ждали, где был уют и тепло, где можно забыть на время о полной опасностей поверхности, расслабиться, перевести дух, отдохнуть. И тем страшнее была перемена, произошедшая с Убежищем. Стоя на пороге и оглядываясь вокруг, Данил все никак не мог проглотить горячий влажный ком, распирающий горло. Братство не стало утруждать себя захоронением убитых – да и, признаться, глупо было бы этого ожидать – и потому здесь, похоже, все осталось именно так, как было в день штурма.

На негнущихся ногах, железным истуканом, он шагнул внутрь. Мысли ворочались тяжело, словно камни. Данил чувствовал, что вновь погружается в то странное состояние, испытанное уже в день штурма комбината. Мозг, словно понимая, что до безумия всего один шаг, задергивал шторы, впадая в ступор и ставя защитные стены на пути поднимающейся из глубины жуткой ненависти. Чувства притупились – и только где-то глубоко-глубоко внутри, где-то в самом центре, он ощущал, как клокочет, разрываясь от горечи и боли, его душа.

Тела лежали вповалку. Большинство уже обглодано дочиста, до белых костяков, но на некоторых еще сохранились куски гниющего мяса и резиновые обрывки защитных комбинезонов. Больше всего у центрального входа – он был укреплен двойным штабелем мешков с песком – толстым, основательным – и сюда, похоже, ударили чем-то тяжелым, разом накрыв защитников. Вход разворотили до неузнаваемости, вместо трех широких проемов с двустворчатыми дверьми – огромная рваная дыра. Стоймя торчали вздыбившиеся плиты пола, исчез навес, сиротливо покачивался на сквозняке жестяной короб вентиляции…

Такие же дыры зияли и повсюду в стенах. Их было много – самого разного размера и конфигурации – и оставалось только удивляться, как еще держится крыша. Хотя – колонны, как это ни странно, остались целы и, вероятно, только это и удерживало ее от падения. Данил поднял голову – подвесной потолок из железных панелей, за которым скрывались коммуникации, местами провис, а в юго-восточном углу, там, где в крыше зияла огромная пробоина, сквозь которую заглядывало серое небо, целая секция его рухнула на пол, придавив сразу двоих бойцов. Зверье так и не смогло добраться до их тел, обглодав лишь торчащие из-под завала ноги до колен. Рядом лежали изодранные в клочья бахилы.

Тел было много, очень много; они лежали по всему залу ожидания, и Добрынин сначала как-то вяло удивился – откуда столько защитников? Однако потом, присмотревшись, он понял, что большинство лежащих здесь – женщины и дети. Да и кому еще было защищать жилище? Братство и полковник сыграли как по нотам, поманив людей сытой жизнью и удалив из Убежища боеспособное население.

Пошатываясь и опираясь иногда рукой о стену, на подгибающихся ногах, Добрынин спустился по лестнице в подвал. Постоял немного, прикрыв глаза, и отходя от того зрелища, что увидел наверху. И все же – теперь ему было легче. Легче, чем в тот, первый раз. Сердце, приняв случившееся, смирилось, словно покрывшись твердой корой, и все увиденное уже не доставляло ему того горя и ненависти, что довелось испытать той ночью. Сознание просто отмечало очередной факт – и пропускало его мимо себя, добавляя в архивы памяти.