Мягкая машина - Уильям Сьюард Берроуз Страница 6

А мы уже испытывали нехватку Подставных Покупателей… Они исчезают в серебристых зеркалах 1910 года под потолочным вентилятором… А может, одного мы потеряли на рассвете, в порыве зловонного морского ветра… В нечистотах залива безрассудно плавают ядовитые красные морские змейки. Москитные сетки издают сладкий камфарный запах разогреваемой опийной настойки… Термитный пол прогибается у нас под ногами, рыхлый и гнилой… рассветный альбатрос на ржавой железной крыше…

— Пора идти, Билл, — сказал Матрос, блики утреннего света в холодном кофе.

— Я ослаб… — крест света, рассеянного деревянной решеткой над патио, серебристые пробоины в его лице… По воровской молодости мы вместе разрабатывали Дыру… (Подстрочное примечание: “разрабатывать Дыру” — грабить пьяных в подземке.)». А в Восточном Сент-Луисе отказались от одной привычки… На третью ночь поставили четыре палки, пальцы скребли кость… на рассвете ежились от плоти и одежды.

Руки, пустые от голода, на выдохшемся утреннем столе… ветры ломок на его лице… боль долгого антракта, сжигающая пленку плоти… погасшие глаза, старое желтеющее фото… буро-фиолетовая память о Панама-сити… Я улетел в Ла-Пас, прихватив с собой бесцветный запах его ломок, разреженный воздух — точно смерть в моей глотке… пронизывающие ветры черной пыли и серая фетровая шляпа на каждой голове… лилово-розовые и оранжевые лица болезни режут внутриутробную плоть, гениталии под потрескавшимися кровоточащими ногами… ноющие легкие в пыли на болевом ветру… горные озера, голубые и катодные, как жидкий воздух… индейцы срут вдоль глинобитных стен… смуглая плоть, красные одеяла…

— No, senor. Necesita receta [13].

И то и дело натыкаешься на немецкого коновала-беженца:

— Это принимать орально… Конечно, вы будете колоться… Запомните: лучше месяц потерпеть и бросить… С таким привыканием вы лишиться жизни, разве нет? — И от его доброго пристального взгляда меня бросает в дрожь.

А Хозелито переехал в мою комнату, давящую на меня футбольными результатами… Он носил мою одежду, и мы вдвоем потягивали одну “novia”, которая была тощей и хилой, постоянно занималась колдовством со свечами и образами Богородицы, пила душистое снадобье из красной пластмассовой глазной ванночки и никогда не трогала мой пенис во время полового акта.

Сквозь таможенный досмотр и контрольные посты, через горы в синей вспышке почетного эскорта, а на теплом ветру перебежали дорогу три обезьяноподобные твари… (лай собак и звук струящейся воды) одолевали повороты над туманной пустотой… до самых отдаленных городишек на границе страны Йаге, где робкие индейцы-полицейские проверили ваши бумаги… мимо разбитых стел и керамических осколков, обработанных камней, презервативов и обосранных комиксов, мимо шлаковых куч фосфоресцирующих металлических экскрементов… лица изъедены ничтожной лилово-розовой болезнью Нового Света… из глинобитных каморок выползают мальчики-крабы с человеческими ногами и гениталиями… Законченные джанки кашляют на холодном горном ветру и выплевывают кристаллики гортанного хряща… В ржавых ваннах спят заляпанные дерьмом бродяги-нембуталыцики… дельта сточных вод до самого неба в терминальном стазисе, пронзенный острогой больной дельфин, который всплыл на поверхность в пузырьках каменноугольного газа… вкус металла оставил у нас на губах серебристые нарывы… единственная пища в этой деревеньке, построенной на железных сваях над радужной лагуной… болотная дельта до самого неба, освещенная оранжевыми газовыми вспышками.

В фотовспышке оргазма я увидел три серебристые цифры… Мы вышли на улицу и выиграли в футбольном тотализаторе… Панама прилипла к нашим телам. Странный свет в его глазах, он увидел все по-другому

(Этот резкий запах мертвечины.)

— Возьми ее в пробитом тупике… Доктор не смог достать и увидеть? Эти картины и есть линия… Слабеющее дыхание в постели отметило звуковую дорожку… Тебе досталась пригоршня праха, вот что.

Метаморфоза редакторского отдела, кашляющего и харкающего в разреженном воздухе… отвислые гениталии Мертвечины… Наша истощенная графиня оставила уродливое кожаное тело… Мы испарились и стали здесь ничем… пыльный воздух спортивных залов в другой стране, и к тому же стар уже бассейн — несколько дюймов на мертвых почтовых открытках… здесь и в то же время там его глаза… Серебристым светом часы пробили девять.

«Мертвая почтовая открытка, у тебя она есть?.. Возьми ее в полдень — мусор, как пепел… Поторопись, видишь?.. Эти картины и есть ты… Это обратная запись звуковой дорожки… Вот что идет рядом с тобой в тупик телесных всадников… («Пойдете со мной, ми-истер?»)… Я знавал мексиканца, которого он носил в своей плоти вместе с половыми актами, ширяясь теми таблетками, что я принимал… Полная боевая готовность, она — твоя открытка… Смотри, как просто: все взрывается, человек стремится в чужую плоть… страной правит двойственность… парный секс, унылый, как увлажненные земли».

Последний человек с таким взрывом гортани неумолимо ползет от того, что он носил в своей плоти… Последний турникет был в другой стране, и к тому же нож взорвал Сэмми Мясника… дыры в кино двадцатых годов… желтеет газетная лента, послеобеденный сон отгоняет углекислый газ… Признаков достаточно, чтобы отметить вам, какие сделать вызовы, наркотический бред неумолимо ползет к конечной цели в чужой плоти… Чего ждешь, чувак?.. неугомонного человечьего товара?.. здесь ничего нет… Метаморфоза завершена… кольца Сатурна на заре… Небо взорвало вопрос с пустырей… молодость — не старость, да и без того желтеют губы… Там, на нашей последней киногорной улице, мальчишка взорвал “слово”, сидит молча — немота в ответ.

«Пойдемте со мной, ми-истер, приветствовать мусорщика и рассвет? ископаемые остатки спокойствия возле черного хода навеки, ми-истер»… — мертвые почтовые открытки, сметенные пишущими машинками, отстукивавшими намеки, когда мы отдавали распоряжения… Прошу, поторопись… неумолимо ползет к своей конечной цели… Я… Мы… Они… молча сидят на последней террасе сада… Неоновое солнце меркнет в этом резком запахе мертвечины… (кружащий альбатрос… голый полдень… мусор, как пепел)… Призрак Панамы прилип к нашим гортаням, кашляющим и харкающим в разреженном воздухе, — протиснувшись в интервал между словами, мы медленно пробирались к черным лагунам, увитым цветами платформам и гондолам… ненадежный хрустальный город, играющий всеми цветами радуга на рассветном ветру… (Подростки извергают семя над приливными равнинами)… Мертвая почтовая открытка, ты думаешь о ней?.. что думаешь?.. голый полдень и мусор, как пепел… Прошу, поторопись… Будь порасторопней… Кто он, третий, что идет рядом с тобой в тупик черных лагун и фиолетового света? последний человек…

— Пойдемте со мной, ми-истер?

Вверх по широкой приливной реке к портовому городу утопающему в водяных гиацинтах и банановых плотах… Город представляет собой замысловатое сооружение из расщепленного бамбука, местами шестиэтажное, нависающее над улицей и подпираемое бревнами, участками железнодорожной колеи и бетонными столбами, аркада — от теплого дождя который льет с получасовыми интервалами… Жители прибрежной полосы дрейфуют в теплой, насыщенной парами ночи, едят разноцветное мороженое в свете дуговых ламп и переговариваются неторопливыми кататоническимп жестами, прерываемыми неподвижной тишиной… Сквозь Ночь Бродячих Игроков в Мяч доносятся печальные мальчишеские крики: