Инверсии - Иэн Бэнкс Страница 56

— Скажите мне, доктор, — сказал Адлейн, танцуя с доктором, — что такое… гахан?

— Я не очень уверена. Может быть, гаан!

— Ну конечно же, вы произносите это гораздо лучше меня. Да — гаан.

— Это название чиновничьей должности в дрезенской гражданской иерархии. По-гаспидусски или по имперской терминологии это соответствует приблизительно градоначальнику, хотя и не имеющему военной власти, но наделенному, будь то мужчина или женщина, полномочиями представлять Дрезен за границей на уровне младшего консульского советника.

— Очень любопытно.

— А почему вы спрашиваете, сударь?

— Просто я недавно прочел доклад одного из наших послов… кажется, в Кускерии, в котором увидел это слово. Было ясно, что оно обозначает какую-то должность, вот только объяснений никаких не было. Я хотел спросить кого-нибудь из наших дипломатов, но все время забывал. А вот увидел вас, подумал о Дрезене и вспомнил.

— Понимаю, — сказала доктор. Они говорили о чем-то еще, но тут ко мне обратилась госпожа Юльер, сестра герцога Улресила.

— Мой брат, кажется, положил глаз на эту вашу дамочку-доктора, — сказала она.

Госпожа Юльер была на несколько лет старше как меня, так и своего брата, на которого была похожа болезненными и заостренными чертами лица, правда, глаза ее смотрели живо, а каштановые волосы отливали здоровым блеском. Но голос ее звучал резковато и колюче, даже когда она говорила на пониженных тонах.

— Да? — сказал я, ничего другого мне не пришло в голову.

— Да. Я полагаю, он ищет врача для нашего семейства, и такой врач, безусловно, должен быть из самых лучших. Наша повивальная бабка стареет, а эта женщина-доктор, вероятно, смогла бы ее заменить, когда надоест королю. Если, конечно, мы сочтем, что она нам подходит и заслуживает доверия.

— При всем моем огромном уважении к вам, мадам, я думаю, это значило бы принижать ее таланты.

Сестра герцога посмотрела на меня, скосив глаза над своим длинным носом.

— Вы так считаете?! А я — нет! И вы противоречите себе, сударь. Питай вы ко мне то уважение, о котором только что сказали, вы бы не стали мне прекословить.

— Я прошу прощения, мадам. Просто я не мог вынести мысль о том, что такая благородная и прекрасная дама, как вы, настолько обманывается относительно способностей доктора Восилл.

— Да. А вас зовут…

— Элф, сударыня. Мне выпала великая честь помогать доктору в ее заботах о здоровье короля.

— А где ваша семья?

— Ее больше нет, сударыня. Мои родители придерживались коэтических убеждений и погибли, когда имперская армия нашего покойного короля ворвалась в город Дерлу. Я в то время был грудным младенцем. Один из офицеров пожалел меня и привез в Гаспидус, хотя вполне мог бросить в огонь, как других. Я вырос среди офицерских сирот и являюсь верным и преданным слугой короны.

Дама посмотрела на меня с ужасом во взгляде. Сдавленным голосом она сказала:

— И вы еще осмеливаетесь говорить мне о качествах той, кто годится разве что в служанки для нашей семьи?

Она расхохоталась, произведя звук, услышав который многие из танцующих рядом наверняка решили, что я отдавил ей ногу, она же до конца танца так задирала нос, словно пыталась удержать на его кончике плод мраморника.

Музыка прекратилась. Мы все поклонились друг другу, и короля, который чуть прихрамывал, окружили герцоги и принцы — казалось, всем им вдруг отчаянно понадобилось поговорить с его величеством. Маленькая ваддеранская принцесса, которую, как я выяснил, звали Гул-Аплит, вежливо махнула мне, когда угрюмого вида дуэнья подошла к ней и повела прочь.

— Как твои дела, Элф? — спросила доктор.

— В полном порядке, хозяйка. Вот только тут жарковато.

— Пойдем-ка выпьем чего-нибудь прохладительного, а потом выйдем на свежий воздух. Что скажешь?

— Я скажу — прекрасная мысль, хозяйка. Даже сразу две.

Мы взяли два кубка с каким-то ароматическим пуншем, который по заверениям слуг почти не содержал алкоголя, и, сняв наконец маски (и расставшись затем ненадолго, чтобы отдать дань природе), вышли на опоясывавший бальный зал балкон, где добрая сотня гостей тоже вдыхала благоухающий ночной воздух.

Ночь стояла темная и обещала быть долгой. Сегодня на закате Зиген почти сошелся с Ксамисом, и добрую четверть дня единственными светилами на небе оставались только луны. Той ночью нам светили Фой и Ипарин, их голубовато-серое сияние разливалось по балконным плиткам, по уступам сада, фонтана, изгороди, присоединяясь к бумажным фонарикам, масляным светильникам и ароматизированным факелам.

К нам подошли герцог и герцогиня Ормин со своей свитой, путь им освещали карлики со светильниками на коротких шестах; светильники эти были забраны в большие стеклянные колпаки, в которых словно вспыхивали мириады искорок. Когда эти необыкновенные призраки приблизились, мы увидели, что в колпаках заперты сотни и сотни светляков, и все мечутся туда-сюда в своем странном узилище. Света они давали мало, но зато сколько радостной неожиданности! Герцог обменялся поклонами с доктором, хотя герцогиня и не соизволила обратить на нас внимание.

— Мне показалось, что ты поведал очень юной, но очень знатной госпоже Юльер историю своей жизни. Это так, Элф? — спросила доктор, пригубливая на ходу пунш из своего кубка.

— Я ей сказал несколько слов о своем воспитании, хозяйка. Наверно, не стоило это делать. Она все равно останется о нас невысокого мнения.

— У меня такое впечатление — я уж не говорю о взглядах, которых она меня удостоила, — что обо мне ее мнение не может быть хуже. Но мне жаль, если она считает, что твое сиротство в какой-то мере унизительно.

— Да, и еще то, что мои родители были коэтиками.

— Что ж, мы должны учитывать предрассудки высокой знати. Твои предки провозглашали себя не только республиканцами, но и людьми столь богобоязненными, что у них не осталось никакого почтения ни к одним светским властям.

— Их вера была прискорбным заблуждением, хозяйка, и я огорчаюсь, когда обо мне упоминают в этой связи, хотя и чту память моих родителей, как подобает сыну.

Доктор посмотрела на меня.

— И у тебя не вызывает негодования то, что произошло с ними?

— Да, я негодую при мысли о том, что их убили, хотя они проповедовали всепрощение, а не насилие. И за это я осуждаю империю. И я благодарю Провидение за то, что был признан невиновным и спасен гаспидианским офицером, действовавшим по гуманному приказу отца нашего добрейшего короля. Но я никогда не знал моих родителей и не встречал никого, кто бы их знал, и их вера для меня лишена всякого смысла. Империи (одно существование которой могло бы зажечь во мне жажду мести) больше нет — она погибла в огне, обрушившемся на нее с небес. Не имевшая себе равных могучая сила была сведена на нет силой еще более могущественной. — Я бросил взгляд на доктора и по выражению ее глаз понял, что мы не только ведем себя как равные, но и разговариваем на равных. — Негодование, хозяйка? Какой в нем смысл?