Пепел победы - Дэвид Марк Вебер Страница 55

— Ну что ж, время близится… я думаю, — заметил гражданин вице-адмирал Лестер Турвиль, откинувшись в кресле за столом совещательной каюты.

Глаза его при взгляде на висящую над столом голографическую звездную карту блеснули. Разумеется, он уже видел ее, и не раз, на всех этапах предварительного планирования, но тогда план оставался чисто умозрительным, а сейчас находился в оперативной разработке, и для воплощения его в жизнь требовалось лишь, дождаться сосредоточения выделенных сил.

— Твоя манера выражаться всегда заставляет меня нервничать, — сухо отозвался народный комиссар гражданин Эверард Хонекер.

Турвиль рассмеялся. Гражданин вице-адмирал частенько гадал, о чем вообще думает Госбезопасность, оставляя при нем в качестве сторожевого пса этого человека. Предположение, будто никто из высших чинов БГБ просто не заметил, что отношения между соглядатаем и его подопечным перестали соответствовать предписанной норме, Турвиль находил излишне оптимистичным. Со времени той постыдной истории с решением казнить Хонор Харрингтон по заведомо ложному обвинению политическая благонадежность Хонекера слабела не по дням, а по часам, и в настоящее время комиссар вплотную подступил к опасной черте открытого выражения недовольства. Турвиль готов был побиться об заклад, что отчеты, направляемые гражданином комиссаром Сен-Жюсту, имеют мало общего с действительностью.

Некоторое время Турвиль и Хонекер из соображений безопасности (ведь помимо комиссаров существовали и негласные осведомители БГБ) пытались делать вид, будто их отношения остаются прежними, однако после операции «Икар» многое изменилось. Как открыто заметил Турвиль, потепление отношений между строевыми командирами и приставленными к ним для надзора комиссарами стало достаточно распространенным явлением. Адмирал, правда, сомневался в том, что оно носит универсальный характер, но Двенадцатый флот совершил то, чего не удавалось в Народном флоте никому, кроме, может быть, Тейсмана. Флот не просто нанес противнику поражение, но унизил манти и их союзников, расшатал единство Альянса (не этим ли объяснялся полный отказ Мантикоры от наступательных действий?) и впервые с начала войны создал основу для возрождения морального духа общества.

Весь личный состав флота — и офицеры, и народные комиссары — прекрасно осознавал, что им удалось совершить. Гордость и солидарность, обретенные после стольких лет позора и унижений, было невозможно переоценить. Хонекер, человек изначально порядочный, не мог не поддаться общему воодушевлению; не отстала даже холодная, как рыба, гражданка Элоиза Причарт, комиссар адмирала Жискара.

Разумеется, в штаб-квартире БГБ должны были понять, что в сложившейся ситуации подобный поворот неизбежен. Но, похоже, не поняли. Или, во всяком случае, не отреагировали так, как реагировали ранее. Клевреты Сен-Жюста произвели кое-какие кадровые изменения, но отнюдь не те, каких опасался Турвиль. Конечно, пополнение флота кораблями БГБ не могло не вызвать у него определенных подозрений, но зато ни один из комиссаров, побывавших в деле, не был отозван и заменен новым.

Разумеется, адмирал отдавал себе отчет в том, что БГБ обладает и другими каналами сбора информации: Сен-Жюст создавал свою сеть осведомителей еще во времена правления Законодателей. Другое дело, что, — как надеялся Турвиль, — число шпионов Госбезопасности на его кораблях не увеличилось. Он часто задумывался, многие ли понимают, что случившееся ознаменовало фундаментальный перелом в соотношении сил между Оскаром Сен-Жюстом и Эстер МакКвин.

Одним из побочных последствий происходящих перемен стало повсеместное установление не то чтобы дружеских, но менее формальных, чем прежде, отношений между командирами и комиссарами. Внутренне Турвиль и Хонекер были готовы к сближению и раньше, но год назад даже Эверард не позволил бы себе отпускать шуточки по поводу возможного риска, связанного с осуществлением оперативного плана. Ведь задача комиссара сводилась к тому, чтобы вне зависимости от риска заставить командира любыми средствами привести план в исполнение.

Правда, Лестер Турвиль собственными стараниями создал себе репутацию бесшабашного сорвиголовы, рвущегося в бой без оглядки, и это ставило Хонекера в положение, несколько отличавшееся от положения других сторожевых псов. Зачастую он оказывался перед необходимостью ограничивать беспредельный энтузиазм своего подопечного, что — как комиссар, не будучи дураком, давным-давно понял — увеличивало простор для маневра гражданину адмиралу и начальнику его штаба гражданину капитану Юрию Богдановичу.

Это понимание придавало шутке дополнительный смысл. И заодно превращало ее в завуалированный вопрос.

— Признаться, Эверард, я и сам порой удивляюсь тому, что слетает у меня с языка, — отозвался Турвиль.

До «Икара» обращение командира к комиссару и наоборот по имени, без официального «гражданин» было бы делом немыслимым, сейчас же воспринималось как нечто само собой разумеющееся.

— Но, поверь, из всех моих оговорок вовсе не следует, будто я не рад тому, что мы приступили к разработке «Сциллы». Другое дело, что мне хотелось бы знать побольше о том, в какую же чертову переделку попала Джейн Келлет у Ханкока.

Турвиль достал из кармана сигару, раскатал ее между ладонями и, задумчиво покачиваясь вместе с креслом из стороны в сторону, продолжил: