Отступник - Елена Долгова Страница 54

— Не расстраивайся зря, Моро, — сказал через час Лунатик, когда нашел меня сидящим в одиночестве, совершенно разбитым и в кабине разбитого вертолета. — Знаешь, всяко бывает…

Он сказал это со свойственным ему странным простодушием, и у меня исчезло появившееся было желание дать другу в морду. Лунатик был Лунатик — что с него возьмешь…

— Инга мне никогда не писала, что больна. Она, если честно, как меня бросила, так вообще ничего не писала.

Лунатик вскарабкался в вертолет и уселся рядом, уперев локти в согнутые колени. Я в который раз обратил внимание, какие у него странные глаза — прозрачные, но все равно покрасневшие и воспаленные, как от усталости.

— Помнишь Шаркова, он еще часто на Кордоне тусовался вместе с Валерианом?

— Ну, помню, — ответил я.

— Может, ты не в курсе, как он погиб?

— Забыл уже.

— У Шаркова была маленькая дочка, лет трех. Жила на Большой земле вместе со своей матерью — от Зоны, понятно, как можно дальше. Был у них там дом, «мазда», и Шарков все это оплачивал из дохода от хабара.

— Ну и что?

— На этой «мазде» они и разбились, подруга Шаркова — сразу насмерть, а девочка осталась калекой. Вот тогда он и полез на четвертый энергоблок искать исполнитель желаний.

— Нашел дорогу?

— Нашел или не нашел, но больше его не видели… в смысле, человеком.

— А ты болтал, будто Шарков погиб…

— Он носил цепь на шее — толстую такую, по заказу сделанную. Каждое звено в виде восьмерки, а восьмерка считается счастливое число… Два месяца назад Пашка Горовой пристрелил зомби, который его чуть не порвал на границе с Янтарем. У зомби была цепочка, такая же, как у Шаркова… Ну и судя по лицу…

— Ясно.

Думать про это мне не хотелось. Хуже перспективы, чем стать безмозглым ходячим трупом, нет. Даже ренегатом быть лучше. Однако эти вполне прозрачные соображения никогда еще сталкеров в их стремлении залезть в самый центр не останавливали. Был бы только подходящий мотив.

— Я вот что думаю… — добавил Лунатик. — Инга за тебя боялась, боялась что ты приедешь, увидишь, что с ней стало, слетишь с катушек и поступишь так же, как Шарков. Только поэтому ничего и не писала… до самого конца.

Такой была идеальная версия событий, и ею Лунатик пытался меня утешить, но я находился в таком состоянии, что сам был рад обманываться, только бы дали повод. Начинался дождь, он неистово колотил по кабине вертолета, сквозь отверстия, проеденные ржавчиной, отдельные брызги попадали внутрь. Лунатик, воткнув в КПК разъем, принялся слушать старые записи «Апокалиптики», один из наушников он великодушно оставил мне. Звучали аккорды «Армагеддона» дождь продолжал хлестать по стеклу, унося грязь, пыль, ржавчину и нанесенный ветром песок. Ветер пригибал мертвые деревья, тучей нес сорванную с них такую же мертвую хвою. Через некоторое время мир по ту сторону стекла почти исчез, смешавшись в один мутный вихрь, состоявший из ветра и дождя, подсвеченный вспышками грозы. Гроза шла с севера, со стороны четвертого энергоблока. Тучи ползли так низко, что задевали дном верхушки леса. Лунатик прибавил звук, заставляя перепевку бессмертного «Nothing else matters» «Металлики» заглушить грозу. Вскоре громыхнуло и сверкнуло так, что старый вертолет содрогнулся, земля поплыла, перестав казаться непоколебимой опорой, к вихрю за окном примешались алые оттенки цвета крови. А потом ударило еще сильнее, и это была уже не гроза, а выброс.

Напарник Эксы, чернявый «свободовец», умер через день. До этого момента фельдшер нейтралов Федотыч успел зашить его и обколоть антибиотиками, но парень так и не очнулся, не помог даже извлеченный кем-то из заначки артефакт «мамины бусы».

Тело мы закопали в ста метрах от форпоста, под бурой от радиации сосной, сверху навалили ломаного железа, чтобы до захоронения не добрались собаки.

— Пусть земля ему будет пухом, — степенно сказал Плаун.

Траурная речь получилась короткая, но многие погибшие в Зоне не имели даже такой.

Нам с Лунатиком следовало уйти, это понимали все и остаться не приглашали. Я уже складывал вещи, когда кто-то из нейтралов передал мне просьбу Эксы заглянуть к нему в медицинский отсек.

Когда я явился, он там лежал совершенно один, под капельницей и явно подавленный смертью соратника.

— Как ты?

— Федотыч уверяет, через два месяца поправлюсь… если повезет.

— Ничего, повезет. Тебе всегда везет.

— Ну, это как посмотреть. С тобой не очень подфартило.

— Звал зачем?

— Хочу кое-что рассказать. Помнишь историю про ящик с хабаром и пропавшего наемника?

— Тот самый ящик?

— Тот, тот… По поводу которого тебя из «Долга» Крылов попер. Ну так вот… Ящик этот в «Свободе» никто особо не ждал и не заказывал. Нам его Бархан по своей инициативе предложил, содержимое хотел обсудить отдельно. И встречу на заброшенном хуторе тоже назначил он. Лишних людей просил не присылать.

— Откуда ты это знаешь?

— От Чехова. Пили мы с ним вместе.

— Дальше что?

— Тихо, тихо, не ори. Подойди лучше поближе.

Экса сильно психовал, будто и впрямь боялся чужих ушей. Я приблизился к нему вплотную.

— Слушай, Моро… Бархан в ту ночь был на хуторе. Ходили слухи, что он нашим ребятам там в спину стрелял. После этого отступил прямо сквозь «электру», и она его не тронула.

— Откуда знаешь? На хуторе не выжил никто.

— Откуда-откуда… от верблюда. Если соображаешь что-то — сам догадаешься.

Я кивнул. Крыса в «Агропроме» все-таки существовала, хотя едва ли была очень опасной.

— Ты сам болтал в баре у Ганжи, что видел после этого Бархана. Чего же дал ему уйти?

— Не после я его видел, а до того. После стрельбы на хуторе наемник исчез с концами, как сквозь землю провалился.

— На кого он еще работал?

Смеяться Эксе было больно, он только криво ухмыльнулся, но глаза у «свободовца» оставались печальными и слегка затуманенными противошоковыми средствами Федотыча.

— Я парень простой, мне такое не докладывают. Знаю только, что все твои неприятности в Зоне — не наша подстава, а личный привет от Бархана. Теперь ты мне веришь?

— Верю.

— Тогда пока. «Спасибо» не жду, ты у нас очень гордый. Вали отсюда, отступник хренов, я еще посплю.

Экса отвернулся к стене и больше упрямо не обращал на меня внимания. Я ушел, оставив ему апельсин из бара Ганжи, который с начала похода таскал с собой в рюкзаке. Должно быть, сказалось соседство артефактов — апельсин до сих пор оставался свежим и даже не усох.