Хмурь - Ирина Лазаренко Страница 50

Сирена смотрит на меня глазами цвета моря, красный хвост легонько дрыгается под водой. Я сходу не могу подобрать слова, потому как в голове у меня – целый город из слов и мыслей, а еще я злюсь. Пока соображаю, с чего нужно начать, разглядываю других сирен. Они лежат на животах и гладят море, как обычно по вечерам. У них хвосты не такие яркие, как у моей подружки – серые, зеленые, белые… Что-то в этом не так. Несколько дней назад, когда я приходила в последний раз, не было никакого белого хвоста в клетке. Рыбалки что, ловят новых сирен? Зачем? И когда они умудряются? По ночам, небось.

Пересчитываю творин в клетке – нет, их столько же, сколько прежде. Видно, это линька чешуи такая, в белоцветье, ну или нет, может, сирена просто чем-то захворала и скоро сдохнет.

– Я тогда некрасиво убежала, – говорю яркоглазой. – Ты меня перепугала.

Она кивает с важным видом.

– Я все эти дни не приходила, – добавляю, – потому как подумала, ну, что ты бешеная. Прости. Я теперь знаю, чего ты сказать хотела.

Она вцепляется крепче в прутья, почти просовывает лицо между ними. Слушает.

Со своего помоста орёт на меня стражник, велит отойти. Делаю шаг назад и принимаюсь говорить как могу быстро – вдруг этот варка придет сюда и отгонит меня еще дальше от клетки, а я просто умру, я разорвусь, если не успею поделиться.

– Я выспросила у женщин, ну тех, за которыми мы в испытарий возвращались, они не хотели про это, конечно, но двоих я разговорила, а еще чуток Тучу прижала, она ж боится меня, ну и… Энтайцы там, в испытарии, тела́ и плодёж изучали, представляешь себе? Опыты всякие ставили, у них там варчихи в основном были, с ними деревяшки и возились, варчихи помирали то и дело, а их опять везли, везли, везли. Прям телеги с варчихами приезжали, когда надо было, и все – молодые, но уже родившие ребёнка. Они ж больше одного не рожают, не могут, так эти энтайцы с Псиной их изучали. Отчего оно так, и можно ли сделать, чтоб варки снова нормально плодились. Бабы говорят, видели варчих, что сами приезжали в тот испытарий, они знали, чего там делается, зачем делается и как туда попасть, ну и ехали, чтоб сдохнуть на благо других. Варки плодиться хотят, чтоб их больше было, во как.

Перевожу дух. Сирена, открыв рот, ловит мои слова, словно лакомства.

– А потом им туда хмурей приволокли, – у меня срывается голос, – и они стали изучать заодно тела́ и плодёж хмурей! Тем более что Гном еще и полуварка, как удачно вышло, сколько всего можно придумать, а уж попробовать его совместить с варчихами – и вовсе милейшее дело!

Последние слова я почти выкрикиваю, у меня дрожат руки, и я стискиваю пальцы.

– Туча там вместе с Гномом была, её сначала прибить хотели, а потом не прибили, чтоб тоже наблюдать, и она говорит, её часто от него уводили и оставляли в какой-то комнате, и она просто сидела там. А когда возвращалась, у Гнома вид был такой, словно он нашкодил или еще чего, только она тогда не знала и теперь не знает, что это означало. Не знала она, как же, поверю я! Всё она знала, рыба мороженая, сама решила глаза закрыть, уши залепить, пасть не открывать! Лишь бы с ним дальше остаться! Селёдка чахлая! Ненавижу!

– Фто-о́й, – шипит сирена, и я понимаю, что она хочет спросить, не иначе как от злости понимаю.

– Второй, Накер… с ним не всё ясно. – Тру лоб и обнаруживаю, что он в испарине. Пальцы у меня еще дрожат. – Они не очень-то говорить хотели, бабы эти, но ведут себя странно, вот чего. Будто виноваты, будто боятся меня. Клянутся, что Накер про это не знал, а сами глаза отводят. Что-то здесь не то.

– Дел-ла тфа-ай, – скалится сирена.

– Нет уж, – я опять повышаю голос. – Сама ты тварь, то есть творина. А мы наученные, а не созданные, ясно тебе? Хмурей они хотели наделать, деревяшки эти, хмурей, а никаких не творин… то есть хотят, а не хотели, нет, теперь, выходит, Псина хочет, а чего деревяшки хотят – теперь уже плевать. Только как можно наделывать хмурей, если мы этому научились, а не уродились какими-то особыми? Тьфу ты, как всё мудрёно наверчено, не разберёшь! Но вот потому Псина и уговорил нас вернуться к испытарию, найти баб, которые разбежались оттуда, потому и возится с ними… Если они от Накера брюхатые, я их всех перетоплю, ясно? Но я этого не знаю еще. И не знаю, почему варчихи из испытария с нами не пошли.

– Тфа-ай, – сирена широко разевает рот, словно что-то заглатывая, и показывает мне длинный язык.

– Да бабка твоя – тварь! – ору я. – И кошка! И черепаха ездовая! А мы – хмури, ясно тебе, килька патлатая?!

Под ногами содрогается помост, и я от неожиданности взмахиваю руками.

– Орать хорош, – предлагает сумрачный голос стражника у меня за спиной.

Оборачиваюсь, собираясь сказать пару ласковых, сердито смотрю ему в лицо… ну, то есть в заплетенную косицами бороду, свисающую на грудь.