Город святых и безумцев - Джефф Вандермеер Страница 50

— Э… вы… э… вы так хорошо обращаетесь… э-э-э… с красками, — сказал Библий.

— Как вы проницательны! Ты слышала, что он сказал, Дженис? — Лейк повернулся к галерейщице.

Шрик нервно кивнула.

— Мистер Библий бизнесмен, но всегда хотел быть… — («Брюквой?» — подумал Лейк, но нет): — критиком, — закончила Шрик.

— Да, восхитительные тона, — сказал Библий, на сей раз с большей уверенностью.

— Пустое, — отозвался Лейк. — Истинный художник способен совладать даже с самым неподатливым освещением.

— Верю, верю. Думаю, эта штука будет хорошо смотреться на кухне, рядом с вышивкой жены.

— На кухне, рядом с вышивкой жены, — бесцветным эхом повторил Лейк и выдавил морозную улыбку.

— Но я все спрашиваю себя, не велика ли она…

— Она меньше, чем кажется, — вставила Шрик, на взгляд Лейка, несколько жалобно.

— Но я мог бы ее подправить, обрезать, например, — сказал, буравя взглядом галерейщицу, Лейк.

Кивнув, Библий взял себя за подбородок и погрузился в восторженное обдумывание возможностей.

— Или, скажем, распилить на четыре части, и тогда вы можете купить ту четверть, которая вам больше всего понравится, — продолжал Лейк. — Или даже на восемь частей, если вам так больше подойдет?

Библий уставился на него пустым непонимающим взглядом, но тут вмешалась Шрик:

— Художники! Вечно шутят! Знаете, по-моему, она не такая уж большая. Вы можете купить ее, а потом, если она не подойдет, принести назад. Деньги я, конечно, вернуть вам не смогу, зато подберем вам что-нибудь другое.

«Хватит!» — решил Лейк и устранился от разговора, оставив Шрик убедительно болтать о мощи мазков и прочей дребедени, за что он одновременно ею восхищался и ее презирал. Он не мог жаловаться, что владелица галереи его не продвигает (она была единственной, кто брал его работы), но ему было ненавистно, что она как будто присвоила себе его творчество, временами говоря о нем так, словно сама написала картины. Неудавшаяся художница и искусствовед на подъеме, Шрик обзавелась галереей благодаря щедрости своего знаменитого брата, историка Дункана Шрика, который также обеспечил ее первыми и лучшими клиентами. Лейк чувствовал, что ее потребность «давить, давить и давить» в определенной мере связана с чувством вины, что ей не пришлось начинать с самого низа, как всем остальным.

Наконец, Лейк, стиснув зубы, выдавил улыбку, а Библий, еще воняя брюквой, объявил, что в настоящий момент не может решиться, но скоро зайдет еще. Определенно зайдет — и как приятно познакомиться с художником.

На что Лейк, хотя и пожалел о словах, как только они сорвались с его языка, ответил:

— Художником приятно быть.

Нервное хихиканье Шрик. Пренеприятный смех почти покупателя, чью руку Лейк изо всех сил старался раздавить, когда они прощались.

Когда за Библием закрылась дверь, Шрик повернулась к Лейку:

— Замечательно!

— Что замечательно?

Взгляд Шрик сделался холоднее обычного.

— Эта самодовольная, надменная манера художника. Посетителям это нравится, знаешь ли, заставляет их думать, будто они купили работу расцветающего гения.

— А разве нет? — переспросил Лейк. Она что, иронизирует? Он сделал вид, что нет.

Шрик похлопала его по плечу:

— Как бы то ни было, продолжай в том же духе. А теперь давай посмотрим на новые картины.

Лейк прикусил губу, чтобы удержать себя от профессионального самоубийства, и, подойдя к столу, достал два холста, которые неловким, широким жестом развернул.

Вид у галерейщицы стал недоуменный.

— Ну? — наконец спросил Лейк, в ушах у него звенели слова, сказанные вчера вечером Рафф. — Они тебе нравятся?

— Гм? — отозвалась Шрик, отрывая взгляд от картин, точно мыслями где-то была далеко.

В этот момент Лейк нутром прочувствовал истину, которую раньше понимал лишь умом: он наименее перспективный среди многих подопечных Шрик, и ей с ним скучно.

Тем не менее, уже напрягшись перед дальнейшими унижениями, он надавил:

— Они тебе нравятся?

— А, картины?

— Нет… — «Ушная сера у тебя на стенах? — подумал он. — Брюква?» — Да, картины.

Брови Шрик сошлись к переносице, и, бессознательно вторя удалившемуся Библию, она взяла себя за подбородок.

— Они очень… любопытные.

«Любопытные».

— Это руки моего отца, — сказал Лейк, сознавая, что вот-вот ударится в исповедь, одновременно бесполезную и бестактную, словно придаст картинам привлекательности, если скажет, «это случилось на самом деле», это человек, «которого я знаю», и, следовательно, они по-настоящему хороши. Но выбора у него не было, и он ринулся очертя голову: — Он был на удивление неразговорчивым человеком, как, впрочем, большинство ловцов насекомых, но был один способ, которым ему было приятно и удобно со мной общаться, Дженис. Придя домой, он показывал мне неплотно сжатые кулаки, а когда размыкал пальцы, меня ждало какое-нибудь живое сокровище, редкое чудо царства насекомых, сверкающее черным, красным или зеленым, и глаза у отца тоже сверкали. Мягко и с заминкой он называл мне их имена, любовно рассказывал, чем все они разительно друг от друга отличаются и как, хотя он их убивает и часто в тяжелые времена мы их ели, делать это следует с уважением и пониманием. — Лейк уставился в пол. — Он хотел, чтобы я пошел по его стопам, но я отказался. Просто не мог. Я должен был стать художником.

Тут ему вспомнилось, как радость угасла в отце, когда он понял, что сын не последует его примеру. Лейку было больно видеть отца столь одиноким, столь запертым в ловушку своей сдержанности и отшельнической профессии, но знал, что отцу еще больнее. Он скучал по нему, — это было как ноющая боль в груди.

— Чудесная история, Мартин. Просто чудесная.

— Так ты их возьмешь?

— Нет. Но история чудесная.

— Но посмотри, как точно я выписал насекомых. — Он указал на них.

— Действительно. Но дела идут вяло, и у меня нет места. Может, когда другие твои работы продадутся. — Ее тон предостерегал не давить на нее слишком сильно.

Лейк сделал над собой огромное усилие.

— Понимаю. Через пару месяцев я зайду еще.

Приглашение на казнь казалось все более и более заманчивым.

Вернувшись к себе работать над коллажами для мистера Кашмира, Лейк определенно чувствовал себя не в своей тарелке. В дополнение к разочарованию от посещения галереи, он по дороге домой раскошелился на жирную сардельку, которая теперь залегла у него в животе точно еще одна петля кишок. Не помогало и то, что перед глазами у него то и дело, как бы он ни пытался его подавить, возникал человек из сна.