Побег в Зазеркалье - Сергей Теньков Страница 5

Одинокая черная фигура в шинели Морского кадетского корпуса — барон Унгерн фон Штернберг-Пилькау — будет стоять здесь назло всем. Назло тем, кто оставил барона в младшем классе на второй год за «тупое умственное развитие и дурное поведение». Назло глупым красавицам, которые потешаются над его всегда угрюмым видом и дразнят «бароном- второгодником». Назло этому унылому закату тусклого солнца в стальной коробке петербургского неба. А восхода здесь не бывает вовсе, не видно его за шпилями и позолоченными куполами столицы империи, которая мнит себя великой, третьим Римом. В этом бездарном городе только Черный Всадник знает, как алеет на рассвете Восток, где искать и что в конце концов надлежит найти, всадник, свободный от ошибок и от противоречий между сказанным прежде и сказанным теперь…

Барон зябко передернул плечами: пора возвращаться — увольнительная в город заканчивается. Удовольствие можно конечно продлить и вернуться в казарму под утро. Значит опять арест на трое суток, хотя нет, арест у него уже был. Но всё это, право, пустое. Полное кури-куку, чертополох на обочине…

У барона есть тайна — скрытое от всех место, где он держит своего черного скакуна Батыра и черный плащ с капюшоном. Но Черный Всадник уже с пол года, как перестал являться по ночам перепуганным обитателям загородных дач на финском взморье. Скучные людишки даже его заставили жить по своим скучным правилам. Одна из местных газеток обозвала ночного наездника «хулиганом» — доселе неизвестное модное английское слово — и потребовала от властей принять меры. Дважды барону удавалось уходить от погони — конные жандармы с казаками, — но испытывать судьбу в третий раз он не решился. Поймают — отчислят из Морского кадетского корпуса. Огорчится мама. Не даст больше денег на столичную жизнь и так вечно чем-то недовольный отчим. Придется возвращаться в еще более скучный, затерянный в приморских дюнах, маленький Ревель ^[1]. И что изменится? На Востоке по прежнему будет каждое утро всходить солнце — но уже без него, без Черного Всадника. А он только начинает свой Великий поход, хотя пока и не знает куда, только догадывается…

Проходя по вычищенному от льда и снега проспекту, Унгерн очутился в ярком квадрате света на брусчатке тротуара. За большим окном гремела музыка, хохотали и хлопали пробками от шампанского. Кадетам, да еще в форме, сюда нельзя. Да и что он забыл здесь, обычное артистическое кафе с преглупейшим названием «Кривой Джимми». Мало пьют, зато много болтают. Дурацкие куплеты, стишки. «Я послал вам розу в бокале голубого, как неба Аи…». По такому холоду послали бы лучше стакан водки, дураки ей Богу… Барон замедлил шаг и скользнул взглядом по веселившейся в зале богемной публике. Что не говори, а в свои девятнадцать хочется туда, где водят хороводы девушки в прозрачных туниках. И видно, что им жарко, а туники только мешают. Или вот, внезапно взревели фанфары и в зал торжественно внесли усыпанный цветами… гроб, в гробу улыбается абсолютно голая грудастая женщина. Серебряный век — хулиганил, пугал, восхищал, возносил, низвергал…

Унгерн заметил, что за ним тоже наблюдают. Столик прямо у окна, лицо дамы прикрыто веером. Только черные глаза, внимательный и даже неожиданно строгий взгляд. «Мальчишка! Озорник! Немедленно в казарму!». Он бы послушно ушел, но на широко раскрытом веере волшебные драконы начинают шевелиться, оживают, сладострастно извивают свои хвосты, потом, разинув зубастые пасти, бросаются в схватку. Через стекло окна барон видел это совершенно отчетливо, готов присягнуть. Несколько взмахов, изящных поворотов и скоротечный бой закончен — сказочные рептилии успокаиваются, своей повелительнице позволяют сложить веер.

Очнувшись, Унгерн недоверчиво помотал головой и сдвинул набок форменную фуражку. Что это было? Вроде не пил сегодня, хотя и самое время согреться на морозце. Вид у него, наверное, смешной и глупый, потому что незнакомка за толстым стеклом кафе беззвучно рассмеялась. Вот тебе и «Кривой Джимми»! Чертовщина, да и только! Женщина с веером что-то быстро пишет на салфетке и прижимает ее к окну. «Приезжайте завтра вечером в Старую деревню на Черной речке, спросите усадьбу Доржиева. Я буду там»…

В казарме барон уснул сразу. Он боялся опоздать на новый поединок драконов, явились они вовремя и не обманули его ожидания…

За третью подряд самоволку могли отчислить и весь следующий день пришлось придумывать, как улизнуть из Корпуса. А впрочем, не всё ли равно? Военным моряком барону не быть. Так он решил: скукотища тут зеленая — шканцы, вахты, бухты-барахты… А есть еще такая прелесть, как таблицы вводных данных для орудийной стрельбы. Длиннющие столбцы равнодушных цифр, поправка на ветер, поправка на скорость. Ерунда, короче, всякая…То ли дело его верный друг — конь черной масти Батыр. По-монгольски — Богатырь. Давно манит Унгерна Восток. Где-то там, далеко-далеко, дед его, купец и путешественник, принял буддизм. Во всяком случаи так гласит семейное предание. Теперь эти драконы с веера. Итак, Дама с веером. Вот это приключение! Хотя, позвольте, а как она выглядела эта самая Дама? И как ее зовут? Кого, собственно, прикажите искать в усадьбе Доржиева? Кроме веера с драконом так ничего и не запомнилось. Хотя нет. Ее глаза. Барона остановили у кафе именно глаза, взгляд глубокий и зовущий. Куда? А нужно ли спрашивать? Если знаешь, чем все закончится — не стоит и начинать…

Ехать вечером в Старую деревню никто не хотел. Услышав адрес, извозчики торопливо крестились и отрицательно мотали головой. «Не-е, барин, не поеду! Нечистое там место!».

— Что значит нечистое, балда ты эдакая! Я тебе тройную плату кладу — за весь вечер! — Унгерн сердился, но поделать ничего не мог. Наконец удалось уговорить пьяненького лихача. Выслушав уговоры и посулы, он выругался, смачно сплюнул и за четвертную согласился ехать. Сумма фантастическая даже для Петербурга.

— Слушай, полупочтенный, — начал выяснять барон, устраиваясь в санях поудобнее, — а чего вы все так испугались? Что там за место такое, усадьба Доржиева?

Извозчик помолчал, потом нехотя протянул:

— Никакая там не усадьба, барин, а строят бесовскую молельню. Богопротивное капище! — извозчик истово перекрестился и трижды сплюнул.

— А Доржиев этот, кто таков? — продолжал выяснять барон.

— А хто ж его знает…Говорят: сатана заморская, бесов повелитель. Батюшка в церкви намедни так и сказал — Повелитель бесов, антихристово семя… И ты барин, того…Не замай меня боле своими вопросами. А то я человек пуганный, семейный…Испужать меня — раз плюнуть. Жёнка у меня лютая. Испужаюсь разговоров наших и не поеду никуда. Так что помолчим лучше…

Унгерн скривил губы в недоверчивой улыбке, поднял воротник шинели и плотнее затянул на шее пригревшегося здесь мохнатого добряка-удава — толстый шарф. Февральский вечер… Снежинки робко касались строгих императорских вензелей на кадетских погонах, но те холодно и неприветливо отсвечивали лунным светом. Волчья доха — непременный реквизит петербургских лихачей — от быстрой езды запорошилась снегом и уже кажется, что везут на быстрых санках какой-то сугроб, а в нем до половины — черная фигура во флотской фуражке.