Две жизни комэска Семенова - Данил Корецкий Страница 5

— Думаю, лучше Трофимов, — подытожил комэск, и крикнул вглубь дома ординарцу:

— Лукин, готовь приказ о назначении Михаила Трофимова командиром четвёртого взвода!

Лукин вошёл тут же, важно неся перед собой бумагу со звездой в левом верхнем углу и неряшливым, с прыгающим от раздолбанной машинки, текстом. Готовый приказ, отпечатал заранее. Сидевшие за столом командиры дружно расхохотались. Шутка удалась, фронтовой юмор незатейлив. Только Буцанов не смеялся, наоборот — свел брови. Ему шутка не понравилась. Зачем он распинается, если и без него все решили?

— Вот ведь ушлый ты, Василий, — выдавил сквозь смех Семенов. — Как есть, ушлый.

А уже через несколько минут комэск, выйдя во двор покурить с командирами взводов, велел им распорядиться снести своих убитых на сельское кладбище и похоронить. Ночь скоро, могилы труднее рыть в темноте.

Предстояла ещё одна фронтовая работка — не из приятных, но нужная.

— Что, комиссар, идём допрашивать контриков?

— Идём, Иван Мокич.

И они отправились в сторону церкви, в которой разместили пленных белогвардейцев.

— Почему там? — спросил Семенов.

— А почему нет? — пожал плечами комиссар. — Двери были открыты, попались на глаза, ну я и приказал.

Прошли немного, он добавил как будто нехотя:

— Поп там был. Ну, они к нему — исповедуйте, то-сё. Отправил попа домой.

— Это правильно.

— Что с ними думаешь делать? У нас некомплект…

— Да поглядим. К себе этих, если кто сам не попросится, не хочу.

Помолчали ещё немного.

— Но правильней было бы собрать их в другом каком-нибудь месте.

— Ну, — как-то неопределённо ответил комиссар Буцанов, хотя было понятно: мысль Семенова он уловил.

У церкви их встретил кряжистый мужик с сабельным шрамом через правую щеку. Это был Федор Коломиец — командир комендантского отделения, которого прозвали «Ангел смерти». Он со своими людьми обходил поле боя и достреливал еще живых, конвоировал пленных, да и приговоры трибунала на нем… Впрочем, в бою он был смелый до отчаянности, если бы Семенову надо было прикрыть спину, он бы не задумываясь позвал Коломийца. Да он и так входил в его личную охрану.

— У нас все тихо. Молятся, — изуродованное лицо тридцатилетнего красноармейца, как обычно, ничего не выражало, только взгляд черных глаз обжигал и даже прожигал насквозь. Семенов поежился. Под этим звероватым взглядом ему становилось неуютно, как будто Федор видел что-то запредельное и очень страшное. Впрочем, так оно и было…

В руке «Ангел смерти» привычно держал наган и, доложившись, поднял стволом то и дело сползающую на лоб, чуть великоватую кубанку с красной лентой наискосок.

— Ладно, смотри, чтоб не убежали.

— У моих не убегут, — Коломиец гордо кивнул на мрачных бойцов, неподвижно стоящих вокруг церкви с винтовками в положении «к ноге». Он лично отбирал «ангелят» по известным ему одному признакам. Но они никогда не подводили, это верно.

Семенов вошел в гулкое помещение под высоким куполом, сквозь пробоину в котором проглядывало синее небо. Буцанов шел на шаг сзади.

Пленные действительно молились. Кто-то стоял перед алтарём, двое тяжелораненых лежали вдоль стенки.

— Отставить разводить дурман! — крикнул Буцанов.

Голос его заглушил негромкий перелив голосов. Большинство белогвардейцев умолкло. Поручик закончил креститься, уже разглядывая вошедших. Лица не столько испуганные, сколько уставшие, отметил Семенов и скомандовал:

— Строиться в одну шеренгу!

Поручик машинально шагнул вперёд, задавая место построения — и вдруг как-то изменился в лице, смутился. Осознал, наверное, в эту секунду своё положение.

Белые встали в шеренгу. Семенов скользнул взглядом по раненым. Перевязанные. Много бинтов потрачено. Новые пришлют из полка неизвестно когда. А бинты белогвардейцев, по словам пленного медика, еще до боя по недоразумению уехали в тыл: откомандированный с обозом санитар прихватил все медикаменты с собой. Может так, может, врет. Ну, да ладно — перевязать-то надо, люди все-таки…

Допрашивали во дворе, выводя по одному. Конвой стоял вокруг с винтовками наизготовку. Допрошенного молодой боец отводил в сторонку, к старому дубу с раздвоенным стволом. «Ангеленку» было не больше двадцати трех, красивое чистое лицо и глубокие голубые глаза делали его действительно похожим на ангелочка без всякого двойного смысла. Семенов считал, что этому пареньку не надо бы заниматься тем, чем он занимается, но вмешиваться в дела Коломийца не хотел: слишком специфическая и тонкая у того работа, как бы не нарушить чего…

Допросы шли вяло. О противостоящих силах противника в эскадроне знали и так — и показания пленных не добавляли ничего нового. Пехотный полк, два десятка пулемётов, полевые пушки. Но с боеприпасами туго. В полку дизентерия, командир контужен и страдает бессонницей.

Поручик, совсем ещё молодой, с тонкой детской шеей, решил играть героя, но не знал — как. Отчаянно выпячивал грудь и задирал подбородок, но на вопросы всё-таки отвечал, поглядывая на стоявших поодаль, под дубом, рядовых.

— Сколько снарядов?

— Не знаю.

— Ну, ты лично, сколько ящиков видел?

— Нисколько. Они на телегах, рогожкой накрыты.

— А телег сколько?

— Пять.

Всех допрашивать Семенов не стал.

— Да ну их, — мотнул головой. — Только время тратить.

Потянул комиссара за локоть:

— Пойдём, товарищ Буцанов, найдём занятие полезней.

И они пошли к своим коням.

— Товарищ комэск, а этих, что ли, в расход? — крикнул Коломиец.

— Ну, а куда еще? — ответил Семенов и, вставив ногу в стремя, в одно движение уселся в седло. — Туда вон, к лесочку.

— Лопат всего две. Так и не разжились.

— Ничего, вороны да волки схоронят.

Они не успели далеко отъехать, как сзади треснул винтовочный залп, потом горохом рассыпались еще несколько револьверных выстрелов.

* * *

Ужин начался рано. Обед у красноармейцев был жидкий, и Семенов приказал не затягивать, конину не мариновать, как обычно для жарки, а сразу разделывать и варить: не до гурманства — бойцам надо силы поддерживать. По селу разлился густой мясной дух. Несколько котлов выставили для местных и они, сперва робко, а потом посмелее, потянулись с тарелками да ложками. Повеселевшие собаки обгладывали и разгрызали кости.

Командование устроилось во дворе штабной избы, между двух обгоревших столбов забора. Сидора не было — поплохело ему, ушел отлеживаться. Развели костёр, Лукин жарил нанизанное на шашки мясо. Жареная конина жестковата по сравнению с вареной, но зато вкуснее. Впрочем, под самогон любая идет за милую душу.