Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Клэр Норт Страница 5

Я провел целую жизнь, веря в Бога и моля Его о чуде, но это ни к чему не привело. После этого, умудренный опытом, я стал совсем другими глазами смотреть на часовню, выстроенную моими предками. Я понял, что при жизни ими двигали тщеславие и алчность, что за их молитвами скрывалась жажда власти, и невольно поразился суетности их стремлений, бесполезности их существования.

Итак, в своей четвертой жизни я отвернулся от Бога и стал искать ответа на занимавшие меня вопросы в лоне науки. Я учился с таким усердием, какого, наверное, не проявлял до меня ни один человек. Я пытался постичь тайны физики, биологии, изучал философию – и в итоге с блеском закончил Эдинбургский университет, а затем получил ученую степень доктора наук. Мои упорство и амбициозность привлекли внимание Дженни, а ее достижения, в свою очередь, не оставили равнодушным меня. Когда она впервые взяла в руки скальпель, скептики глумливо улыбались – пока не увидели чистоту и точность ее работы и уверенность, с которой она действовала. Мы с ней прожили десять лет в гражданском браке и поженились в 1963 году в период всеобщей эйфории, последовавшей за кубинским ракетным кризисом. Во время нашей свадьбы пошел дождь. Дженни смеялась и говорила, что мы заслужили свое счастье. Тогда я по-настоящему любил ее.

Я так ее любил, что однажды без всяких видимых причин рассказал ей о себе все.

– Меня зовут Гарри Огаст. Мой отец Рори Эдмонд Халн, а моя мать умерла, когда меня рожала. Это моя четвертая жизнь. Я уже несколько раз умирал и рождался снова, но жизнь у меня всегда примерно одна и та же.

Дженни шутливо ткнула меня в грудь и попросила прекратить нести чепуху.

Тогда я сказал:

– Через несколько недель в Америке разразится скандал, в центре которого окажется президент Никсон. В Англии запретят смертную казнь, а террористы из организации «Черный сентябрь» устроят стрельбу в афинском аэропорту.

– Это хорошо, что ты следишь за новостями, – заявила Дженни.

Через три недели после этого разговора начался Уотергейтский скандал. Поначалу он развивался довольно вяло. Однако к тому времени, когда в Англии отменили смертную казнь, президента Никсона вызвали на специальные слушания в конгрессе. А к моменту, когда боевики из «Черного сентября» открыли огонь по пассажирам в аэропорту Афин, всем уже было ясно, что Никсону не избежать процедуры импичмента и смещения со своего поста.

Дженни, осознав, что все мои прогнозы сбылись, долго молча сидела на кровати, опустив голову и ссутулив плечи. Я ждал. Чему-чему, а искусству ожидания неизбежного я за четыре жизни научился на славу. У Дженни была худощавая, даже несколько костлявая спина, теплый, гладкий живот, вызывающе короткая стрижка и улыбчивое лицо с мягкими чертами.

– Как ты узнал обо всем этом? – спросила она. – Откуда тебе стало известно, что все это случится?

– Я же говорил тебе – это моя четвертая жизнь и у меня отличная память.

– Что значит – четвертая жизнь? Разве такое возможно?

– Я не знаю, – ответил я. – Я стал доктором наук, чтобы попытаться выяснить это. Я проводил эксперименты на самом себе, изучал свою кровь, свое тело, свой мозг, старался обнаружить в себе что-то такое… что-то необычное. Но я ничего такого не нашел. Похоже, это не медицинская проблема, а если даже и медицинская, то пока у меня недостаточно знаний, чтобы разобраться, в чем тут дело. Я бы давным-давно бросил все это и занялся чем-нибудь другим, но встретил тебя. Может быть, я буду жить вечно, но сейчас я не мыслю своей жизни без тебя.

– Сколько тебе лет? – спросила Дженни.

– Сейчас, в этой жизни – пятьдесят четыре. А всего – двести шесть.

– Я не могу… не могу поверить в то, что ты говоришь. Я не могу поверить, что ты говоришь серьезно.

– Мне очень жаль.

– Ты шпион?

– Нет.

– Может быть, ты болен?

– Нет. Во всяком случае, в общепринятом смысле этого слова.

– Но тогда почему?

– Что «почему»?

– Почему ты говоришь такие странные вещи?

– Потому что это правда. Я говорю тебе правду.

Дженни обернулась, подползла по кровати ко мне, обхватила ладонями мое лицо и заглянула мне в глаза.

– Гарри, – со страхом сказала она. – Скажи мне, ты говоришь все это серьезно?

– Да, – ответил я и почувствовал прилив неизъяснимого облегчения. – Да, я говорю совершенно серьезно.

В ту ночь Дженни ушла от меня, надев пальто прямо на белье и не глядя сунув ноги в резиновые сапоги. Она переехала к своей матери, которая жила в Нортферри, неподалеку от Данди. На столе она оставила записку, в которой сообщила, что ей нужно время, чтобы подумать. Я дал ей на раздумья день, а затем позвонил. Ее мать сказала мне, чтобы я держался от нее подальше. Я подождал еще день и позвонил снова, умоляя, чтобы мать Дженни попросила свою дочь со мной связаться. Это оказалось бесполезно. На третий день, когда я набрал номер, телефон оказался отключен. Дженни забрала машину, поэтому я доехал до Данди на поезде, а остаток пути проделал на такси. Погода стояла чудесная. Гладкая, как зеркало, поверхность моря сверкала в ярко-оранжевых лучах заходящего солнца, которому, казалось, было так интересно узнать, чем все закончится, что оно не хотело опускаться за горизонт. Мать Дженни жила в маленьком белом коттедже с удивительно низкой входной дверью. Когда я постучал в нее, хозяйка дома, крохотная, словно лилипутка, женщина, лишь чуть приоткрыла ее, не сняв цепочку.

– Дженни не хочет вас видеть, – с ходу выпалила она, не дав мне раскрыть рта. – Извините, вам лучше уйти.

– Но мне необходимо с ней повидаться, – умолял я. – Мне нужно поговорить со своей женой.

– Уезжайте немедленно, доктор Огаст, – отчеканила женщина. – Мне очень жаль, но вам необходима помощь.

Дверь, также выкрашенная в белый цвет, со скрипом затворилась, лязгнув цепочкой. Я принялся молотить в нее кулаком, потом стал стучать в окна, прижимая лицо к стеклу. В доме погас свет – видно, его обитательницы не хотели, чтобы я их увидел, или надеялись, что мне скоро надоест ломиться в их жилище и я уйду. Солнце наконец зашло. Я сел на крыльцо и, зарыдав, принялся звать Дженни, умоляя ее выйти и поговорить со мной. В конце концов ее мать вызвала полицию. Меня посадили в камеру, в которой уже находился мужчина, арестованный за кражу со взломом. Он принялся насмехаться надо мной, и я избил его до полусмерти. Тогда меня посадили в одиночку и продержали там целые сутки, после чего пришел врач и принялся расспрашивать меня о моем самочувствии. Затем он выслушал мои легкие с помощью стетоскопа, что вряд ли могло помочь поставить диагноз, если речь шла о психическом заболевании.

– Вы сами считаете себя сумасшедшим? – поинтересовался доктор.

– Нет, – отрезал я. – Во всяком случае, не настолько, чтобы не отличить хорошего врача от плохого.

Должно быть, бумаги были подготовлены заранее, пока я сидел в одиночной камере, поскольку уже на следующий день меня отвезли в заведение для душевнобольных. Когда я увидел табличку над входом, я невольно рассмеялся. На ней было написано: «Убежище Святой Марго». Кто-то стер два последних слова надписи – «для несчастных», и теперь на их месте зиял пробел. Это был тот самый сумасшедший дом, где в моей второй жизни я покончил с собой в возрасте семи лет, выбросившись из окна.