Коммутация - Леонид Каганов Страница 5

— Эй, парень, чего, жить надоело? — заорал кто-то над моим ухом.

Я обернулся. Передо мной маячил приземистый мужик с красным лицом. Кажется он был навеселе.

— Жить, говорю, надоело? — заорал он снова. — Щас туда свалишься, поезд подъедет и хана тебе.

Я мысленно порадовался что надел плащ и мой новый вид не так бросается в глаза.

— Поезда уже восемь минут нет, поезда уже восемь минут нет, — затрещали в ответ какие-то женщины сбоку.

— Вот я и говорю, — продолжил мужик. — Щас туда навернешься и башкой об красный рельс — шварк! А там пять тысяч вольт. Понял? Я в депо работал три года, понял? На красный рельс даже смотреть — плохая примета. Вон он, красный рельс идет, вон он… — мужик подошел к краю и стал мне показывать куда-то вниз.

Безусловно, он был сильно под градусом. Женщины вокруг заволновались.

— Ну вы сами-то туда не свалитесь, — сказал я.

— Ты, бля, кому тут указываешь? — повернулся мужик. — Ты чо мне тут, указчик, сука? Я три года в депо работал, я тебя сейчас самого туда скину как щенка, чтоб ты сдох!

Это мне уже не понравилось. Тетки вокруг притихли.

— Мужик, ты за слова ответишь? — медленно произнес я.

— Чего-о-о ты сказал? — взвился мужик, взмахнул рукой и покачнулся, чуть не улетев с платформы.

Он попытался схватить меня за плечо, но я шагнул назад и его рука сжала пустой воздух.

— Иди сюда, от края подальше, — сказал я и отошел еще на несколько шагов.

Мужик, насупившись, двинулся за мной. Пассажиры вокруг расступались. Я отошел на приличное расстояние и остановился. Мужик шел на меня, морда его светилась как буква «М» над станцией метро, и намерения были самые серьезные.

— Мужик, тебе чего надо? Угомонись.

— С-сука, я тебе в отцы гожусь, — произнес мужик и попытался снова меня ухватить.

— Угомонись, я сказал! Будет плохо.

Мужик зарычал, размахнулся и попытался двинуть мне в ухо, но что может сделать пьяный мужик против парня, который до самой смерти занимался айкидо?

— Мужик, я повторяю последний раз, не зли меня — у меня и без тебя неприятностей хватает. Сейчас ты получишь в рыло.

— Щенок! — завопил мужик и бросился на меня.

Пакет с книжками немного мешал, но я без труда отвел его кулак и легонько ткнул открытой ладонью в лицо чтобы он остановился — ну действительно, не бить же его кулаком? С размаху напоровшись на ладонь, мужик действительно остановился и даже отлетел назад, потерял равновесие и сел на каменный пол станции. Из носа его тут же полилась кровь — видно у него что-то было с сосудами. Кровь лилась и заливала его лицо и рубашку.

— Убили! — зарыдал в голос мужик.

— Убили! — вторили ему тетки, они уже успели собраться вокруг нас плотным кольцом.

Поезда все не было. Внезапно появился милиционер.

— Этот? — он указал на меня.

— Этот! — хором ответили тетки.

Появился второй милиционер. Первый начал заламывать мне руки и наконец защелкнул на них наручники. Мужик притих, поднялся и попытался скрыться в толпе. Но милиционеры остановили и его. Взяв двух теток как свидетелей, милиционеры повели нас в конец платформы, в отделение. Тетки сгрудились у стола, а нас с мужиком запихали в обезьянник, причем мужик сразу испуганно отполз от меня в дальний угол, хотя наручников с меня так и не сняли. Кровь из его носа уже не лилась.

Тетки стали сбивчиво объяснять что произошло. Одна из них, более старшая, присутствовала с самого начала, но рассказывала почему-то что пьяный мужик пытался столкнуть мальчика на рельсы, а мальчик от него спасался, убегая. Вторая видно подошла к концу происшествия, и рассказывала теперь, что парень избивал мужика. Меня она почему-то называла исключительно «рэкетиром». Милиционеры так ничего и не поняли, зато к ним заходили все новые коллеги, а один даже, опытным глазом глянув на обезьянник, объявил с порога: «Ого, утро, а уже пьяного задержали. А этого парня за что? Вор?»

Наконец из обезьянника выволокли мужика и брезгливо обыскали, стараясь не испачкаться в крови. В его карманах нашли очки, семь рублей денег и видеокассету «Немецкие танки». Вот это последнее как раз очень не понравилось милиционерам.

— Танками интересуетесь, сволочь? — спрашивали они его, почему-то на «вы» — наверно так полагалось по инструкции.

Затем мужика отправили обратно и вывели меня.

— Что это у тебя с руками? — спросил милиционер, снимая наручники.

— А что такое? — внутренне торжествуя, осведомился я.

— Холодные как резиновые — протез что ли?

— Да нет, я просто умер сегодня утром.

— Нежилец, — сочувственно ахнули милиционеры и две тетки-свидетельницы. — А что же с тобой случилось, парень?

— Авария. Умер сегодня в больнице, вот ехал прощаться с однокурсниками…

— Так что же ты сразу не сказал! — нестройным хором произнесли милиционеры. — У тебя и так времени мало, а мы тебя задерживаем!

— Братушка, прости меня, козла! — засипел мужик из обезьянника.

— Можно идти? — спросил я.

— Конечно, иди, извини что так получилось, — сказали вразнобой трое милиционеров, а четвертый добавил. — Стой, погоди, дай руку, я еще раз гляну.

— Да ладно, Леха, что и так не видно, что нежилец? — возмутились милиционеры.

— А кто его знает, может прикидывается. Проверить полагается, — ответил Леха, рассматривая мою ладонь. — Вроде нежилец. Фамилия-то твоя как? Паспорта нету?

— Леха, какой паспорт у нежильца? — возмутились остальные. — Не гневи Бога, помрешь — тебя так гонять будут. Иди, иди, парень, — кивнули они мне.

— Ладно, иди. Сумку свою не забудь, — кивнул Леха и погрозил кулаком в сторону обезьянника. — А ты, мразь, нам за паренька ответишь!

— Ну вы его все-таки не очень… — неопределенно сказал я, было жалко мужика.

— Разберемся! — грозно заявили милиционеры.

Я вышел из отделения. Народу уже не было, видно поезд все-таки тут появлялся. Пока я устанавливал часы, пришел следующий, и я поехал в институт.

В институте как раз был большой перерыв, наши ушли обедать. Я решил не появляться в буфете, а поднялся в пустую аудиторию, где после перерыва начнутся занятия, и сидел там, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Все-таки я еще наверно не успел до конца осознать случившееся. Но даже сейчас родные стены института вызывали необыкновенную торжественную грусть. Когда бываешь тут каждый день — все обыденно и привычно. Но сейчас, когда жизнь остановилась, я испытывал совершенно другие чувства — каждая мелочь имела значение, каждая деталь была крайне важна и безумно самобытна. Хотелось впитать в себя навсегда каждую трещинку в штукатурке на потолке, каждую надпись на столах, и даже глупый узор линолеума под ногами. Как живые, перед моим внутренним взором, прошли вереницы лекций, которые я прогулял за три года, и мне было не то, чтобы стыдно, но просто жалко, что эти лекции, казавшиеся такими скучными и принудительными, прошли мимо меня.