Лето, прощай - Рэй Брэдбери Страница 5

– Ты, Чарли, рассуждаешь, как тебя всю жизнь учили!

– Я что, морщинами пошел? Желтый стал, как собакамиобгаженный? Может, мне уже не четырнадцать лет, а пятнадцать или двадцать? Ну,говори!

– Ты все испортишь, Чарли!

– Да мне побоку. – Чарли расплылся в улыбке. – Конечно, вселюди умирают, но когда придет моя очередь, я скажу: нет уж, спасибочки. Вот ты,Бо, собираешься помирать? А ты, Пит?

– Еще чего!

– И я не собираюсь!

– Усек? – Чарли повернулся лицом к Дугу. – Пусть мухидохнут, а мы не хотим. До поры до времени заляжем в тени, как гончие псы. Некипятись, Дуг.

Засунутые в карманы руки Дугласа, сгребая пыль, оловянныебиты и кусочек мела, сжались в кулаки. В любую минуту Чарли мог сдернуть, а заним и вся банда, как тявкающая собачья свора, умчится куда глаза глядят сквозьтемнеющие заросли дикого винограда и даже букашку не прихлопнет.

Не долго думая он принялся выводить мелом имена на могильныхплитах: ЧАРЛИ, ТОМ, ПИТ, БО, УИЛЛ, СЭМ, ГЕНРИ, РАЛЬФ, а потом отошел всторонку, чтобы каждый мог найти себя на мраморной поверхности, в осыпающейсямеловой пыли, под ветвями, сквозь которые летело время.

Мальчишки остолбенели; не говоря ни слова, они долго-долгоразглядывали непрошеные меловые штрихи на холодном камне. Наконец послышалисьробкие шепотки.

– Ни за что не умру! – заплакал Уилл. – Я буду драться!

– Скелеты не дерутся, – возразил Дуглас.

– Без тебя знаю! – Заливаясь слезами, Уилл бросился кнадгробию и начал стирать мел.

Остальные не шевельнулись.

– Конечно, – заговорил Дуглас, – в школе нам будут твердить:вот здесь у вас сердце, с ним может случиться инфаркт! Будут трендеть провсякие вирусы, которые даже увидеть нельзя! Будут командовать: прыгни с крыши,или зарежь человека, или ложись и умирай.

– Нет уж, – выдохнул Сэм.

Уходящее солнце теребило слабыми пальцами последних лучейнеобъятный кладбищенский луг. В воздухе уже мельтешили ночные бабочки, ажурчание кладбищенского ручья рождало лунно-холодные мысли и вздохи; тут Дугласвполголоса закончил:

– Ясное дело, кому охота лежать в земле, где и жестянку непнуть? Вам это нужно?

– Скажешь тоже, Дуг.

– Вот и давайте бороться! Мы же видим, чего от нас хотятвзрослые: расти, учись врать, мошенничать, воровать. Война? Отлично! Убийство?Здорово! Нам никогда не будет так классно, как сейчас. Вырастешь – станешьграбителем и поймаешь пулю, или еще того хуже: заставят тебя ходить в пиджаке,при галстуке, да и сунут за решетку Первого национального банка! У нас один выход– остановиться! Не выходить из этого возраста. Расти? Не больно хотелось!Вырастешь – надо жениться, чтобы тебе каждый день скандалы закатывали! Так что:сопротивляемся или нет? Готовы слушать, если я вам расскажу, как от этогоспастись?

– А то! – сказал Чарли. – Валяй!

– Итак, – начал Дуг, – прикажите своему организму: кости,чтобы ни дюйма больше! Замрите! И вот еще что. Хозяин этого кладбища –Квотермейн. Ему только на руку, если мы здесь ляжем в землю – и ты, и ты, и ты!Но мы его достанем. И всех прочих стариканов, которые заправляют у нас вгороде! До Хэллоуина осталось всего ничего, но мы и ждать не будем: покажем им,где раки зимуют! Хотите стать как они? А знаете, как они такими стали? Ведь вседо единого были молодыми, но лет этак в тридцать, или в сорок, или в пятьдесятначали жевать табак, а от этого пропитались слизью и не успели оглянуться, какэта слизь, клейкая, тягучая, стала выходить наружу харкотиной, обволокла их сголовы до ног – сами знаете, видели, во что они превратились: точь-в-точьгусеницы в коконах, кожа задубела, молодые парни превратились в старичье, имсамим уже не выбраться из этой коросты, точно говорю. Старики все на одно лицо.Вот и получается: коптит небо такой старый хрен, а внутри у него томитсямолодой парень. Может, конечно, кожа вскорости растрескается, и старик выпуститмолодого на волю. Но тот уже никогда не станет по-настоящему молодым: получитсяиз него этакая бабочка «мертвая голова»; хотя, если пораскинуть мозгами,старики молодых не отпустят, так что молодым никогда не выйти из липкогококона, только и будут всю жизнь на что-то надеяться. Дело дрянь, согласны?Хуже некуда.

– А ты откуда знаешь, Дуг? – спросил Том.

– Во-во, – подхватил Пит. – Сам-то понял, чего сказал?

– Пит просто хочет знать наверняка, чтоб без обмана, –уточнил Бо.

– Объясняю еще раз, – сказал Дуг. – Слушайте ухом, а небрюхом. Записываешь, Том?

– А как же. – Том занес карандаш над блокнотом. – Поехали.

В сгущающейся мгле, среди запаха травы, и листьев, и увядшихроз, и холодного камня, слушатели вскинули головы, пошмыгали носами и утерлищеки рукавами.

– Так вот, – сказал Дуг. – Повторяю. Глазеть на эти могилы –бесполезняк. Нужно подслушивать под открытыми окнами, чтобы узнать, чего этистарперы боятся больше всего. Том, ты притащишь тыквы из бабушкиной кладовки.Устроим соревнование: кто вырежет самую страшную рожу. Одна тыква должнасмахивать на старика Квотермейна, другая – на Блика, третья – на Грея. Зажгитевнутри по свечке и выставьте на улицу. Прямо сегодня ночью и провернем нашупервую операцию с тыквами. Вопросы есть?

– Вопросов нет! – дружно прокричали все.

Они перемахнули через «УАЙТА», «УИЛЬЯМСА» и «НЕББА»,устроили опорные прыжки через «СЭМЮЕЛСА» и «КЕЛЛЕРА», со скрипом распахнуликованую калитку и оставили позади сырой дерн, заплутавшие лучи солнца инеиссякаемый ручей под горкой. Следом увязалась туча серых мотыльков, но укалитки они отстали, а Том вдруг помедлил, смерив брата осуждающим взглядом.

– Дуг, что ты там наплел про эти тыквы? У тебя мозгинабекрень, честное слово!

– Разговорчики! – Дуг остановился, развернувшись к немулицом, хотя все остальные мчались что есть духу от этого места.

– Может, хватит? Гляди, что ты наделал. Сгоношил ребят, атеперь запугиваешь. От таких речей вся армия разбежится. Надо сплотить наширяды. Каждому дать задание, иначе все разбредутся по домам и больше не выйдут,а то и вовсе спать завалятся. Придумай что-нибудь, Дуг. Без этого нельзя.

Подбоченясь, Дуг в упор смотрел на Тома:

– Выходит, ты у нас теперь генерал, а я – последний рядовой?

– О чем ты, Дуг?

– Мне уже почти четырнадцать, а тебе – еле-еле двенадцать,но ты мной командуешь, будто сто лет прожил, да еще поучаешь. Неужели у нас всетак паршиво?