Нептунова арфа - Андрей Балабуха Страница 5

Они сидели в креслах, в самом конце салона; далеко впереди, над рядами голов на световом табло горели слова: «Внимание! Пассажиров просят пристегнуть ремни», а ниже выскакивали цифры, показывавшие время, оставшееся до начала посадки: «17:10», «17:09», «17:08»… Юлькин голос был тих, но каждое слово она выговаривала своим цыганским контральто, так не вязавшимся со всем ее обликом инженю, отчетливо и точно:

— У одного из древних народов, африканских народов, не то в Великом Бенине, не то в Великом Бушонго среди пантеона богов, обычного пантеона, в котором были боги войны, судьбы, любви, был еще один, особо почитаемый бог Ненастоящего. Каждому, кто поклонялся ему, он давал все. Только ненастоящее. Но кто может всегда отличать настоящее от ненастоящего? Это был великий бог. И страшный бог. Ему ставили идолов — вытесанные из черного базальта огромные истуканы, в глаза которым вставляли агаты. Идолы смотрели на запад, и заходящее солнце кровавило их черные руки и лица и багровыми огнями полыхало в глазах. Он давал все, этот бог. Только попроси. Но он и брал. Брал жизнь. Настоящую.

Ганшин хотел спросить что-то, но промолчал. Молчала и Юлька — уже до самого Мурзука. Молчала так же, как теперь молчала Ора. Ганшин в упор смотрел на нее, потому что теперь он сказал все, что мог, и было непонятно, что же делать дальше.

— Спасибо, — сказала наконец Ора.

«Все-таки она его добила…» Кого имела в виду Юлька? Вторую природу? Веру в нее? Ору?

Ору. Ганшин понял это вдруг не умом, а интуицией, которой поверил сразу и до конца. Вот сидит она и молчит, женщина, которой так нужно было узнать, как умер человек, брошенный ею четыре года назад. Она узнала. И теперь спокойна, потому что знает, потому что все ясно, потому что… Ганшин не додумал до конца. На миг почудилось ему, что это она, Ора, стоит лицом к закату, и последние солнечные лучи кровавят ее узкие пальцы и багрово отблескивают в почему-то не карих, а черных глазах.

— Еще раз спасибо. — Ора задумчиво крутила в пальцах пустой фужер. — И простите, я отняла у вас столько времени…

По тону, по взгляду Ганшин понял, что перестал существовать для нее.

Он встал.

— Пустяки. Прощайте, Ора.

Он плечом прорвал тонкую водяную пленку и пошел через зал, снова погруженный в полумрак и наполненный танцующими парами. Только танцевали сейчас что-то быстрое. Он шел, лавируя между людьми, стряхивая на ходу брызги, орденской перевязью осевшие на пиджаке, а там, позади, оставалась женщина, хрупкая и сильная, влекущая и убивающая. «Все-таки она его добила…» Ненастоящая женщина с ненастоящей любовью. Женщина, с которой можно умереть от одиночества.

Ганшин вышел в холл. Здесь было светло и прохладно. Он похлопал себя по карманам, потом подошел к стоявшему у стены автомату, сунул в прорезь кредитный жетон и, подождав секунду, вынул из лотка пачку в хрустящей обертке. На ней был изображен череп с дымящейся сигаретой в зубах. Почти Веселый Роджер. Антиреклама. Ганшин хмыкнул, распечатал пачку и закурил.

На улице было уже темно. Ганшин с минуту постоял на ступеньках, потом зашагал по извивающейся дорожке, выложенной белыми квадратными плитами. По сторонам матово отблескивали корой в свете повисших над шоссе «сириусов» березы. Ганшин остановился и приложил ладонь к стволу. Кора была нежная, чуть бархатистая и прохладная. Настоящая.

Ганшин вспомнил руки Оры, руки, двигавшиеся с таким нечеловеческим совершенством, каким мог бы обладать робот или ангел; ее лицо, напряженно-внимательное и такое чужое… Что же надо сделать с человеком, чтобы он перестал верить даже себе? Бог Ненастоящего… И в Приземелье нашел он своего должника. Ганшин бросил окурок и растер его подошвой. Метафизика! Юлькины бредни.

Хватит! Задел он эти чужие судьбы — и будет. Незачем копаться в них. Все равно никогда и никто не узнает, что же получил — пусть ненастоящее от этой женщины Йензен и за что он заплатил такой ценой. Или — вернуться?

У самого выхода на шоссе стояла телефонная будка — плексигласовый колпак на трубчатых стойках, похожий на пузырек паука-серебрянки. Ганшин нырнул в этот пузырек, набрал номер. Ему долго не отвечали. Он насчитал восемь, девять, десять гудков… Потом трубку сняли.

— Слушаю.

Ганшин молчал.

— Алло! — Потом требовательнее: — Алло! Ну говорите же!

Ганшин подождал еще секунду, потом повесил трубку. Что он мог сказать сейчас Юльке?

Ганшин вышел из будки и медленно, а потом все быстрее и быстрее зашагал по шоссе к городу. Он убегал, зная, что прав, что так и надо, и зная, что никогда не простит себе этого бегства, убегал, гоня перед собой то исчезавшую, то выраставшую чуть ли не до бесконечности тень.