Ксеноцид - Орсон Скотт Кард Страница 5

— У них наши гены. Они обязаны всячески помогать нам, чтобы мы сохранили свои способности до двухсот лет.

— Мне уже три тысячи исполнилось.

— Так когда мне будет позволено ожидать тебя в моей каюте, о Древнейшая?

— Как только вышлю вот эту статью.

— И когда же это произойдет?

— Как только ты уйдешь и оставишь меня в покое.

Издав громкий вздох, скорее театральный, чем откровенный, Якт протопал по ковру коридора. Через мгновение раздался громкий удар и крик боли. Понятное дело, это было шуткой; в первый же день полета Якт случайно зацепился головой о металлическую фрамугу, но после того все подобные столкновения были уже умышленными, ради смеха. Естественно, никто вслух не хохотал — семейная традиция требовала серьезности, когда Якт брался за свои штучки — но он был не из тех людей, которые нуждаются в подкреплении. Он сам был своей наилучшей публикой. Если человек не может сам справляться со своими проблемами, то никогда не сможет стать ни моряком, ни командиром. Согласно тому, что знала Валентина, она и дети были единственными, которые по-настоящему были нужны ее мужу. И он сознательно пошел на согласие с этим фактом.

Но все же, он не нуждался в них в такой уж степени, чтобы бросить жизнь мореплавателя и рыбака, чтобы не бросать дом на целые дни, частенько — недели, а то и на целые месяцы. Поначалу Валентина выходила в море вместе с ним; в то время им настолько не хватало друг друга, что никак не могли успокоиться. Через несколько лет желание сменилось терпением и доверием. Когда Якт выходил в море, она проводила свои исследования и писала свои книги, когда же он возвращался, тогда все свое внимание она посвящала мужу и детям.

Дети жаловались:

— Вот если бы папа уже вернулся… Тогда мама наконец-то выйдет из своей комнаты и поговорит с нами.

Я не была хорошей матерью, подумала Валентина. Какое счастье еще, что дети удались.

Строчки статьи все так же светились над терминалом. Оставалось сделать лишь одно: Валентина отцентрировала курсор внизу и впечатала имя, под которым публиковала все свои произведения.

ДЕМОСФЕН Этим именем прозвал ее старший брат, Питер, когда они были еще детьми — пятьдесят… нет, три тысячи лет назад.

Само воспоминание о Питере до сих пор было способно заставить ее волноваться, залить волнами жара и холода. Питер, жестокий и нерассуждающий, разум которого был настолько утонченным и опасным, что мальчишка управлял сестрой уже в два года, а всем миром, когда достиг совершеннолетия. Они были еще детьми, на Земле двадцать второго века, когда он начал читать политические произведения известных личностей, как живущих, так и покойных. Но не затем, чтобы изучать их идеи — эти он выхватывал немедленно — но чтобы знать, как те их провозглашали. Он желал научиться говорить как взрослый. Овладев же этим искусством, он передал свои знания Валентине, заставив ее, в качестве Демосфена, писать примитивные, демагогичные тексты. Сам же он, под псевдонимом Локи создавал серьезные статьи, достойные государственного деятеля. Он публиковал их в компьютерных сетях, и через несколько лет те очутились в самом центре политических дискуссий тогдашнего времени.

Из-за чего Валентине было обидно тогда — да и сейчас еще доставляло неприятность, поскольку смерть Питера не дело не закрыла — то, что он, охваченный стремлением к власти, заставлял ее публиковать тексты, выражающие его собственную личность. Сам же он писал статьи, из которых исходила любовь к миру, спокойствию, в них говорили эмоции, которыми природа одарила ее. В те дни она воспринимала имя «Демосфен» как ужасное бремя. Все, что она подписывала этим именем, было ложью; причем — даже не ее собственной, а ложью Питера. Ложью внутри лжи.

Теперь все уже не так. Вот уже три тысячи лет. Я завоевала свою собственную славу. Я писала исторические произведения и биографии, формирующие способ мышления миллионов ученых Ста Миров, десяткам народов я помогла обрести самосознание. Так что ничего тебе не удалось, Питер. Я совсем не то, чем ты желал меня сделать.

Но, поглядев на законченную статью, Валентина осознала, что, пусть даже и освободившись от власти Питера, она все так же осталась его ученицей. Всем методам полемики, риторики… ну да, в том числе и демагогии… она научилась от него или же по его требованию. Пускай используемая теперь ради благородных целей, но и теперь она оставалась политической манипуляцией типа тех, которые так любил Питер.

В конце концов Питер стал Гегемоном и в течение шестидесяти лет в начале эры Великой Экспансии правил всем человечеством. Это он объединил, заставив затратить громаднейшие силы, конфликтующие народы. Корабли отправились во все те миры, где раньше жили жукеры, а потом были открыты и новые, пригодные для заселения планеты. Когда Питер умер, все Сто Миров были уже населены, либо же к ним летели корабли с будущими колонистами. Потом прошла почти что тысяча лет, прежде чем Звездный Конгресс вновь объединил человечество под единым правлением. Но память о первом, единственно истинном Гегемоне было началом истории, которая дала возможность существованию человеческой общности.

Из моральной пустоши души Питера родилась гармония, единство и мир. Зато сохранившимся в памяти человечества наследием Эндера стали убийства, резня и ксеноцид.

Эндер, младший брат Валентины, на встречу с которым она летела теперь вместе с семьей… Он был нежным; Валентина любила его, и в самые ранние годы пыталась его защищать. Он был самым добрым среди них. Хотя, была в нем какая-то доля жестокости, достойной Питера, но и достаточно совести, чтобы пугаться собственной грубости и брутальности. Валентина любила брата в той же мере, что и презирала Питера. Когда же тот изгнал младшего брата с Земли, которой решил овладеть, Валентина тоже ушла. Это был последний акт отречения от личной власти Питера над собой.

И вот я возвратилась, размышляла Валентина. И снова в политике.

— Передавай, — произнесла она резко, во весь голос, чтобы терминал понял, что ему приказывают.

В воздухе над текстом статьи появился значок передачи. Когда-то, когда Валентина еще писала научные статьи, ей приходилось сообщать направление, пересылая текст каким-нибудь обходным путем, чтобы издатель не мог так просто добраться до нее, истинного автора. Теперь же всем этим занимался таинственный приятель Эндера, действующий под псевдонимом «Джейн». Он выполнял сложнейшие переводы передаваемой с летящего на субсветовой корабля на язык, понятный для планетарных анзиблей, для которых время шло в пятьсот раз быстрее.

Сообщение с космолетом пожирало громадное количество времени планетарных связей, потому обычно такой вид связи использовался для передачи только лишь навигационных данных и указаний. Только лишь высоким правительственным чиновникам и военным разрешалось передавать более длинные тексты. Валентина до сих пор не могла понять, каким образом «Джейн» получает доступ в анзибли для ее статей, одновременно, не позволяя никому открыть, откуда же приходят эти революционные эссе. И это еще не все: «Джейн» тратил еще больше времени, пересылая на корабль все опубликованные ответы на ее тексты, информируя Валентину о любых аргументациях и стратегиях, используемых правительством против пропаганды Демосфена. Кем бы ни был «Джейн» — а Валентина подозревала, что это название тайной организации, которая проникла в высшие этажи правительственной администрации — справлялся он превосходно. И очень рисковал. Но, если уж «Джейн» желал — или желали — так рисковать, повинностью Валентины было создание такого числа статей, настолько страшных для правительства, какое ей только удастся создать.