Татарский удар - Шамиль Идиатуллин Страница 48

И теперь для меня номера телефонов как шифры.

Виктор Цой

КАЗАНЬ. 20 ИЮНЯ

Придорогин не смог бы обойтись без своего человека в Казани. Это было очевидно, и к доктору не ходи. И Гильфанов знал, где его искать, — помимо родной Конторы никто необходимых Придорогину кондиций воспитать просто не мог. Впрочем, Придорогин ничего мимо родной Конторы и не видел, она ему как контактные линзы была.

Против того факта, что счастливцем оказался Евсютин, медицина также была бессильна. Достаточно взглянуть на сияющую значительным бронзовым отсветом морду скромного заместителя начальника второго отдела, чтобы понять — от большого светила это отсвет, от очень большого. Конечно, Евсютин сдерживался как мог, а мог неплохо. Но все равно ситуации порой возникали вполне клоунские.

Например, в начале июня, когда Гильфанов ненадолго забежал в отдел и тут же был вызван к начальству, а в приемной Уткина оказалось, что председатель чем-то занят и просит пару минут подождать. Лидия Михайловна сообщила это с традиционным сочувствием к Гильфанову (руководство Конторы и приближенные к нему люди были в курсе, что гильфановская команда второй месяц пахала по какой-то сверхважной и сверхсекретной теме, и отвлекать ее на текучку и протокол негуманно).

Уже через минуту из-за начальственной двери появился Володя Евсютин. Вышел он неправильно. От начальства положено выходить с облегчением, или с горящей задницей, или с жаром в глазах, каковой жар является только бледным бликом кипения мыслей в мозгу, заваренном начальственным распоряжением. Евсютин вышел, как ревизор от подопечного, — деловито и сосредоточенно, словно за спиной остался не грозный генерал Сан Михалыч, а оперуполномоченный райотдела, только что подвергшийся строгой, но справедливой проверке. А когда увидел скромно листавшего газетку Гильфанова, не бросился пожимать руку, а кивнул — причем не с обычной сдержанной и уважительной, а широкой и ехидной улыбкой.

Гильфанов, секунду подумав, заулыбался в ответ и сделал ручкой. Евсютин в ответ открыл наружную начальственную дверь и сделал приглашающий жест, словно ласковый швейцар. Гильфанов покосился на Лидию Михайловну. Та была тетка ушлая, явно поняла что-то, что не до конца еще понял Гильфанов, а потому внимательно изучала лежавший перед нею карандаш, не рискуя поднять глаза. Ильдар подумал, что не он этот идиотизм начал, не ему и рыпаться, а потому без спешки, но и без выпендрежа сделал два шага к двери, подавил желание похлопать Евсютина по плечу или там сунуть монетку, и просто вошел в кабинет.

В кабинете тоже была арена с опилками: Уткин сидел в развернутом кресле спиной к двери и внимательно изучал портрет Придорогина. Придорогин был строгий и слегка насмешливый. Уткин был усталый и слегка злой. Беседа с ним заняла пять минут, причем в первую Гильфанов пытался въехать, зачем его вызывали. Затем сообразил, что общение с предыдущим собеседником не оставило председателю ни сил, ни желания заниматься рутиной. И принялся слушать Уткина, который длинными ни фига не значащими фразами о чем-то, кажется, просил Гильфанова. Понять, о чем речь, было невозможно. Ильдар и не понял — а догадался, что Уткин, оказавшийся промеж двух конкурирующих, получается, фаворитов двух без пяти минут враждующих великих руководителей, пытается уговорить их (фаворитов) быть как бы поаккуратнее. Миновав очередной округлый пассаж, Гильфанов кивнул, заверил любимого Сан Михалыча, что проблем нет и не будет, и поспешил откланяться. Уткина Гильфанову было почти жаль, но зато теперь его смело можно выносить за скобки любого уравнения из множества, последние месяцы сверлившего извилины Ильдара вдоль и поперек.

А Евсютин был в этих уравнениях довольно удобной постоянной, до последнего времени стабильной и ничем себя не проявлявшей (попытки тихо нащупать канал его связи с Придорогиным успеха не дали, а увеличивать громкость — себе дороже). Ильдар настолько привык к тому, что за шепелявчиком Володей закреплена роль неуловимого Джо, что не сразу обнаружил: уловить Джо не удается уже не потому, что тот никому не нужен, а потому, что силенок или мозгов не хватает.

Сначала пасти Евсютина было как-то глупо — вот же он, за стеночкой, и все его перемещения отслеживаются с закрытыми глазами, по стуку каблуков и колебаниям воздуха. Вот только не хватило то ли распахнутых глаз, то ли раздвинутых ушей, чтобы засечь, как не то что под носом — практически в носу у Гильфанова молодой оппортунист вытягивает довольно интимные подробности из Летфуллина, можно сказать, гильфановской правой руки. И вся эта сравнительная анатомия едва не оборачивается сокрушительным разгромом руководства республики, от которого спасает лишь вполне кретиническое везение. Только везение это на совсем небольшие расстояния. Потому что Евсютин раз — и скрылся из виду. Вполне возможно, чтобы реализовать какой-то резервный вариант, по завершении которого татарское народное везение накроется белым саваном.