Слово говорящего - Олег Котенко Страница 47

Володю послали еще на лоджию за коробкой больших шаров, купленных недавно, лет семь назад всего. Я осторожно, отгибая проволочки и скрепки, за которые игрушки положено вешать, стал цеплять их на ветви.

Всегда старался растянуть эту процедуру как только можно. Нравилось мне всегда украшать елку, особенно тогда… давно… Гриша-Паша носился вокруг елки, насколько позволяла площадь комнаты, Игорь сидел на диване и давал указания, где наблюдается перевес, а где пустота. Володя принес стул и полез цеплять на верхушку звезду. Кажется, его это тоже увлекало, только он зачем-то прятал свои эмоции, будто боялся, что кто-то его осудит за проявление… ну, сентиментальности, что ли.

Знаю я таких людей. Они говорят, что им не нравится Новый год, что ночью они не сидят и сразу ложатся спать. Одним он действительно не нравится, и я не могу понять, почему. А другие вот так вот прячутся от радости. Их тоже понять сложно, но, наверное, все-таки можно.

Потом мы набросали на елку все, что осталось от дождика, и уселись на диван. Получилось вполне красиво. Оставалось только убрать подальше коробку и подмести. Часы показывали половину десятого.

Когда я вошел на кухню и увидел стол, у меня захватило дыхание. То, что я увидел сразу, придя домой, составляло где-то треть того, что на самом деле изготовила Алена. Наверное, лицо мое выражало достаточно, потому что хозяйка, Аленушка моя, довольно улыбнулась, вытирая руки о фартук.

— Ох, мужики… — вздохнула она. — Как же мало вам надо!

— Нет уж, — я обнял ее. — На самом деле…

— Владимир Николаевич, — она высвободила руку и погрозила мне пальцем. Я отступил с поднятыми ладонями.

Вот Гриша-Паша от восторженных возгласов удержаться не смог. Можно было подумать, что он увидел поднимающуюся со дна морского Атлантиду. Мы расселись, Игорь быстрым движением сорвал пробку с бутылки «Немирова» и разлил по стопкам.

— Ну что, господа, — Гриша-Паша хотел было встать, но сидящий рядом Игорь толкнул его в ногу, — вспомним хорошее и забудем плохое.

Мы выпили. Нет, что ни говори, а водка должна быть дорогой. Как и вино, только с другим коэффициентом дороговизны. Наконец-то у нас в стране установилось правило зависимости качества от цены! И уж на Новый год я бы не стал скупиться и покупать керосиново-ацетоновую дрянь…

Я выключил верхнюю лампу с раздражающе-желтым светом и включил настенный светильник. Игорь включил старый, купленный за смешные тогда десять тысяч чего-то там, черно-белый телевизор. По всем каналам популярные телеведущие в обрамлении из сосновых веток, присыпанных снегом, поздравляли народ с праздником. Я заметил на оконном стекле несколько вырезанных из бумаги снежинок, которые Алена, видимо, успела подцепить, пока мы носились вокруг елки…

— …а он мне — а не за возобновление ли вы антиалкогольной кампании, мусье? А я ему — конечно, говорю, хотя тебе, буржую, с твоей гнилой демократией никогда не понять прелести тайного распития спиртных напитков. — Паша замолчал и покачал головой. Перед ним на тарелке высилась гора из всяких салатов. Он взял в руки вилку и стал все это есть. Наверное, он еще и не брался за еду, потому что во время еды его разговорить невозможно.

Володя наворачивал мои любимые говяжьи рулетики с начинкой из сала, и количество их катастрофически быстро уменьшалось. Игорь, скромно ковыряя вилкой оливье, бурчал: «Как можно жрать столько сала?» — и успевал обсуждать с Аленой какую-то новую книгу суперпопулярного сочинителя N. Я пробежался взглядом по столу. Салат из перетертых яиц, плавленого сырка, майонеза и чеснока. Салат из вареной свеклы, яиц и моркови. Селедка под шубой. Просто селедка. Копченая скумбрия… или ставрида, я их не различаю. Икра из баклажанов. Салат оливье. Икра из вареной свеклы, страшно острая. Баклажаны в томатном соку. Жареные шампиньоны. Вышеупомянутые рулетики. Отбивные. Котлеты рыбные, котлеты мясные. Свинина под сметаной с перцем. Морковь по-корейски. Как это все умещалось на нашем столе, ума не приложу. Но умещалось. И еще оставалось место.

Я разлил остаток водки из первой бутылки по стопкам.

— Давайте, наверное, за то, чтобы через год нам было что сказать друг другу. Хорошее, незлое.

— Пусть в следующем году родится побольше хороших людей…

— …и умрет побольше плохих?

Мы засмеялись. Шутка была не ахти, конечно, но…

Водка была крепкая, и приятное тепло уже начало разливаться по телу. Надо притормозить, это ощущение очень обманчиво. Я разом приговорил несколько рулетиков, очень жирных, тарелку оливье и почти весь оставшийся салат из яиц и плавленых сырков.

Володя отложил вилку, вытер руки и отвалился на спинку стула. Гриша-Паша удивительно быстро уничтожил салат, наваленный ему на тарелку Аленой. Народ, похоже, вошел в благодушное состояние, когда приятно спорить о несуществующих вещах.

— Кстати, о птичках. — Игорь вытер салфеткой рот, скомкал ее и бросил на тарелку, после чего встал и ушел в прихожую. Там он пошуршал немного полиэтиленом и появился на кухне уже с книгой в руках. — Вот. — И протянул мне.

Обложка у книги была слишком, как по мне, яркая, что в традициях современных издательств. На ней красовался загадочный монстр, что-то вроде паука напополам с осьминогом, вылезающий из воды на каменистый берег, и человек героической наружности, вонзающий копье в единственный глаз монстра. Книга называлась «Последний шанс» и подписана была фамилией Митин.

— !.. — сказал я. — Ну, выходит…

Почему-то все мои знакомые, которые начали писать лет на пять позже меня, уже имели по одной, а то и по две книжные публикации, только я со своими философско-психологическими наклонностями с изрядной долей сантиментов сижу до сих пор, можно сказать, в литературных девках…

Я открыл книгу. На первой странице красовалась подпись «Самому безотказному читателю. 31.12.».

— Читать не рекомендую, — подал голос Гриша-Паша. — Особенно после еды.

Игорь уселся на место и смерил ценителя литературы особенным, беззлобно-презрительным, взглядом и спросил:

— Ты сам-то помнишь, когда последний раз писал?

— Ха! — Гриша-Паша достал сигарету и закурил. — Шолохов тоже, считай, одну книгу всего написал, «Тихий Дон», а остальное — лажа. И ничего, хватило.

— Ну-ну, Шолохов ты наш… Вот, единственный среди нас настоящий писатель. — Игорь показал на Володю.

— В самом деле? — оживилась Алена.

— Есть немного, — согласился единственный писатель. — Пишу бурду всякую.

— Не слушайте его, — снова вмешался Игорь. — Это у него хроническое. Особая форма морального садизма.

— Почему садизма? — поинтересовался Гриша-Паша. — Скорее, на мазохизм похоже.

— Ни черта ты не понимаешь, — Игорь махнул рукой и сам полез в карман за сигаретой. — Садизм чистейшей воды. В особой форме.

Он еще говорил что-то, но я не слушал. Я вдруг четко и ясно увидел всю картину взаимоотношений этого человека с обществом. В литературном плане, естественно. Часто так бывает, что вот не признают тебя массово и все. Хоть ты в лепешку расшибись. Нет всемирной популярности. И тогда у тебя появляется два выхода: бросить все к такой матери и навсегда оставить в себе комплекс неполноценности или плюнуть на критиков и продолжать писать в свое удовольствие, изо всех сил стараясь не реагировать на постоянные выпады в твою сторону. Некоторым удается. Некоторым — нет…