Учебник по химии - Анатолий Ключников Страница 45

Мы зашли в дом моего покровителя. Он что-то сказал, и молодая женщина, лицо которой оказалось закрытым снизу чёрной тканью, бросилась хлопотать по хозяйству.

— Садись, — он кивнул мне на кошму.

Я сел на пол и огляделся. Если в доме вождя после прихода всех гостей стало тесновато, то тут они уместились бы только плечом к плечу. Никаких ковров не видно, а у вождя они висели и на стенах тоже. Тут же они завешаны самой обычной кошмой. Само жилище поделено на несколько частей свисающим пологом, вместо стен. Эта занавесь представляла собой плотную цветастую ткань, пропахшую дымом и неистребимым запахом овчины.

Я начал приглядываться к хозяину. Горец как горец: поджарый, носатый, в архалыке и папахе. Он тоже присел на кошму, но не на колени, а скрестив ноги перед собой. Затем устало снял папаху и отложил рядом с собой.

— Кудрявый??! Ну, ты… даёшь…

Я был потрясён. Уж на что война отбила у меня острые чувства, но тут произошло такое… Просто слов не находилось, пропали все разом. Я прочистил горло:

— Хм, мда. Никогда не привыкну к твоим исчезновениям. И к появлениям теперь тоже привыкать придётся… Ты нахрена такую бороду себе отпустил?

— Гость сначала должен вкусить угощение хозяина, — назидательно сказал мне, своему командиру, этот сын не пойми уже какого народа.

Что ж, хорошая традиция: моё брюхо уже откровенно урчало. Женщина поставила нам по большой чашке с горячим бараньим бульоном, в котором плавали кусочки крутого теста и накрошенной пахучей травки. Мясо подала почему-то на отдельной тарелке и тоже обсыпанным травяной приправой.

Я, по незнанию, жадно черпанул вроде бы негорячую жидкость, паром не клубящуюся, укрытую плёнкой прозрачного, спокойного жира, и едва не заорал: обжёг язык. Потом уже осторожно, обдувая, черпал вкусный бульон поданной деревянной ложкой, жевал варёное тесто, прихватывал куски баранины с тарелки.

Вполне так недурственная еда у Кудрявого. Походная жизнь научила нас довольствоваться тем, что есть, и мы чего только не перепробовали. Главным мясным блюдом на войне оставалась конина: после боя всегда остаются раненые и покалеченные лошади, которых добивают и пускают в армейские котлы, так что мы все не имеем предрассудков, каких животных можно кушать, а каких — нельзя. Так что никакой бараниной меня никогда не смутишь.

После обеда желудок сразу успокоился и настроил меня на благодушный лад. Даже боли как будто уменьшились.

— Кучеряво ты устроился, Кудрявый… — начал я неизбежную беседу.

— Не жалуюсь, — тот был, как всегда, скромен, если ему перепадало что-то жирненькое.

— И как вот всё это, — я обвёл рукой себя, — прикажете понимать?

— Меня в тот день горцы в плен взяли и в свои горы привезли. Лошадь подстрелили, зараза такая. Поставили тут на рабские работы, требовали, чтобы я письмо о выкупе домой написал.

— А ты что?

— Да, вот так сяду и начну писать: «Дорогая мама, я пошёл на войну, чтобы побольше заработать, поэтому высылай мне все свои сбережения: я в плен попал.» Уж лучше сразу со скалы спрыгнуть.

— И вот это, — я опять обвёл рукой вокруг себя, — тебе дали за большие успехи в рабском труде? И на совет старейшин пригласили из чувства глубокого уважения?

Кудрявый самодовольно улыбнулся:

— Жить надо уметь, командир…

— Уж научи, как, будь любезен!

— Надо их веру принимать. Для начала. Потом сделать что-нибудь полезное. Я вот тут, в горах, три клана успел помирить, парламентёром ходил по их сёлам, с вождями договаривался. Несколько раз мне глотку перерезать собирались, — но ничего, отбрехался. Так что уважаемым человеком стал, жену вот получил, детей завёл…

— Ух, ты! А, это… как тут свататься, и вообще?..

— Да так же. Помирил их с соседним кланом, а потом мне вдруг объявляют: «Давай бери себе жену за свои такие успехи. У нас вдова молодая есть: муж ей нужен, чтобы кормить, содержать, помогать по хозяйству.» Отказываться было невозможно, так как этим я оскорбил бы вождя, а оно мне совсем ни к чему.

— А убежать не думал?

— Конечно, думал. Но за мной постоянно присматривали, даже когда веру их принял. Хрен тут от них убежишь: они ж свои горы как свои пять пальцев знают, а у меня до свадьбы и коня-то не имелось. А потом женился, и привык как-то, два пацана родилось. У жены до меня ещё и своя дочка родилась, от первого мужа — вот так и живём теперь. Я уже несколько раз за Божегорию ходил воевать: и на коня заработал, и лавку свою в столице открыл: мы там вино продаём, которое делают в разных поселениях, — даже из тех, с которыми раньше враждовали. А также виноград сушёный, вяленую конину и ещё кое-что, по мелочи… — Кудрявый снова улыбнулся, довольный собой. — Здешний народ — простой такой: им бы лишь мечами махать, и до меня никому не пришло в голову торговлю в столице организовать, а я теперь им сделал источник дохода. Конечно, от этой лавки, в основном, выручку вожди имеют и используют так, как сами считают нужным, но и мне на кусок лепёшки хватает, — и он мне подмигнул многозначительно. — Я думал и продажу коней организовать, да только тут, такое дело, травы очень мало: одни только камни кругом, и поэтому поголовье скота никак не увеличишь, только в расходах увязнешь. Виноград — другое дело: он растёт на таких склонах, где даже овец пасти трудно.

Услужливая молодая женщина поднесла нам пиалы с кислым молочным напитком, который Кудрявый с удовольствием начал прихлёбывать:

— Пей, командир: после баранины через полчаса обязательно надо кумыс пить, чтобы желудок нормально работал.

Я прихлебнул: кислятина. Но, раз положено, — сделал несколько глотков.

— Если ты ловкий такой, то что же у себя дома торговлю не организовал?

— А на какие шиши, командир? Я же младший в семье: отцу старший брат помогать начал — он и все дела под себя утянул. Отец мой жив ещё, наверное, так что сколько ж мне ещё дожидаться раздела наследства? А тут мне для начала деньги, можно сказать, всем миром собирали: сумел я убедить того, кого нужно… Но, если бы прогорел, то мне бы точно башку срубили, как пить дать. Здесь с этим строго: чуть что не так — голову с плеч долой. Зато охрана у моей лавки такая, что вся шпана её за лигу обходит.

— Слушай, а почему тебе разрешили взять меня с собой? Ведь не хотели же? И что такого им вождь сказал?

— Он сказал: если джигит сказал своё слово, то мы все должны уважать его решение. Мы не можем убивать наших воинов за свои решения, иначе будет разлад и хаос, а потом — всеобщая гибель. Примерно так.

— Да-а-а-а, умный дедушка попался…

Вечером мы, ради встречи, выпили пару кувшинов вина, которое Кудрявый в столице продавал. Уложили меня спать в комнате с детьми.

Утром я оседлал возвращённую мне Чалку и тронулся в обратный путь. Кудрявый провожал меня до королевского тракта. Быть может, мы накануне ехали какой-то другой дорогой, но только я не увидел ни обрывов, ни реки, шум которой вчера слышал вполне явственно. Мы молчали. Говорить, собственно, было не о чем. Конечно же, я ни полсловом не обмолвился своему бывшему подчинённому, за каким таким лешим меня понесло к королевскому замку, затерявшемуся в местах, известных лишь Нечистому, а он тактично не спрашивал, помня о дисциплине и субординации. У них тут, однако, очень странные понятия о патриотизме и служении Его Величеству. Ведь только деревенский простачок мог бы поверить, что возле королевского замка совершенно случайно оказался конный наёмник, которому вдруг захотелось привязать кобылу и погулять по природе, и поэтому его следует отпустить восвояси. Конечно, такого любителя гор нужно непременно доставить «куда надо» и вытрясти из него всю душу. Но, вот, поди ж ты, один джигит сказал: «Он мой гость!»- и всё, пойманный сразу становится неприкосновенным, которого никому нельзя трогать и который может топать на все четыре стороны. Что он делал, зачем, какие такие последствия могут быть — всё становится неважным.