Учебник по химии - Анатолий Ключников Страница 43

Цокали лошади по камням, и молчали горцы. Я обратил внимание: у них при верховой езде никакая железяка не звякнула. Да, я их всех бы в «ночные совы» взял, без раздумий.

Я лихорадочно пытался освежить свои знания о горцах. В Божегорской армии они составляли не самую заметную часть, причём служили только в кавалерии и только в составе своих национальных подразделений. Атака лавины горцев всегда являлась неприятной вещью, особенно для пехоты: они пронзительно визжат, выделывают впечатляющие фигуры владения мечом, а их кони в бою показывают такой же бешеный нрав, как и их хозяева: лягаются, кусаются, бьют копытом почём зря. На бывших пахарей, сидевших верхом только на родимой печке, это, знаете ли, производит неизгладимое впечатление.

Так, а как они с пленными обращаются? Я слышал, что, если в горячке после боя сразу не прирежут, то берут на выкуп, как все. Деньги — они и в самых высоких горах деньги, всем всегда нужны. А вот если выкупа нет, то остаёшься ты в их горах рабом навсегда…

Конечно, я бы мог написать письмо домой, и мой брат достал бы из потайной заначки мои деньжата, кровные в самом прямом смысле слова. Да только тогда мечты о собственном доме придётся позабыть навсегда: я ведь не смогу воевать ещё столько же, сколько уже провоевал, — здоровья не хватит. Жалко же отдавать дикарям всё то, что честно заработано за долгое время. И подыхать в дальней чужбине неохота тоже.

Я вдруг вспомнил, что меня повязали практически в двух шагах от замка Его Величества их короля. Как честные верноподданные, горцы обязаны были сдать меня в этот же замок, безо всякой канители. Собственно, я именно этого и ожидал, а меня повезли в какие-то неведомые дали. Неужели труд раба стоит дороже премии Его Величества??? Творилось что-то совершенно непонятное, в котором мне, похоже, отвели роль бессловесной пешки. Ладно, пора бросать фантазии и дожидаться от неприятеля, пока он сам не раскроет свои планы. А вот потом уже можно будет думать, что этим задумкам можно противопоставить…

Кстати, а как горцы своих пленников кормят? А то я с утра ничего не ел. Свежий горный воздух аппетит зверски нагоняет, между прочим, да и душевные переживания тоже этому способствуют очень сильно.

Мы въехали в селение: стали слышны возбуждённые крики мальчишек. Кто-то дёрнул меня за ногу, но послышался гортанный окрик — и от меня сразу отвязались.

Меня стащили с лошади и куда-то поволокли. Потом надавили на затылок, заставляя пригнуться, провели ещё несколько шагов, насильно усадили и сорвали, наконец-то, с моей многострадальной головы вонючий, грязный мешок. Руки, однако, развязывать не стали, а они начали уже порядком затекать. Из-за быстрой посадки меня опять шибануло болью по всему телу; я промычал, закусив губу. Горцы презрительно что-то прокаркали, скривились и отступили, оставив за моей спиной явного головореза с яростными глазами. У них самых беспощадных и лихих воинов «джигитами» называют — похоже, мою охрану поручили как раз такому.

Я огляделся.

Меня усадили, оказывается, на засаленную войлочную кошму, которая покрывала весь пол в сакле. Хижина оказалась каменной, но без штукатурки и даже без выравнивания стен: просто налепили грубые, неотёсанные камни один на один, скрепив глиняным раствором — и всё. Стены стали черны от многолетней копоти, а окна ничем не прикрывались: наверное, нет тут ни слюды, ни шкур полупрозрачных. Небось, их зимой кошмой затыкают, — и вполне довольны.

В углу был сложен очаг, который за многие годы стал чернее стен. В его большом зеве висел грозный закопчённый котёл. Приторно пахло застарелой овчиной и бараниной, и этот запах не могли перебороть даже крупные пучки разных сушёных трав, развешанных по стене.

Саклю построили не прямоугольной, как обычные дома, какие я видел до этого. Её углы оказались закруглённые, т. е. она сама по себе походила на огромный такой каменный котёл, в котором варилась жизнь. Такие круглые жилища, говорят, делают и жители самых северных областей: чтобы домашнее тепло лучше хранилось. Ну, а ещё при этом из-за угла напасть очень трудно, так как нет их, углов-то этих.

В центре сакли расстилался ковёр, гораздо более чистый, чем вся кошма. Возле него сидел на коленях, не шевелясь, дряхлый старик с закрытыми глазами, склонив подбородок так, что его седая клочковатая борода упиралась в грудь. Спит он, что ли? Старец восседал, получается, как раз напротив меня, с папахой на голове и в архалыке, хотя по сакле расплывался тёплый воздух. За его спиной на стене висел узкий длинный меч — горцы любят орудовать именно такими, облегчёнными. Серебряная чеканка украшала все его ножны, от гарды до самого конца, а такое богатое оружие уж что-нибудь, да значило. Тем более, что я заметил вкрапления зелёных камушков, и не удивился бы, если они оказались бы изумрудами, а не простым малахитом или змеевиком. Почему-то у меня сложилась необъяснимая уверенность, что меч со стены давно никто не снимал… Интересно, у них что, оружие при жизни детям не передают, что ли, или престарелый хозяин не имеет сыновей? Вот такие, вроде бы не имеющие значения, мысли сами по себе лезли мне в голову: всё-таки полковник крепко меня выдрессировал делать непременные выводы изо всего, что я вижу в окружении врагов.

Один за другим подходили солидные мужчины и усаживались вокруг торжественного ковра. Я говорю «солидные» весьма условно, так как «в низинах» при их виде любой тамошний житель скривится бы презрительно или испуганно: они заходили в папахах, со страшными квадратными бородами, воняющие потом и овчиной, с кинжалами у пояса. Чувствительные барышни и вовсе в обморок попадали бы при виде таких джигитов. Но, так как я родился не барышней, то обращал внимание не на запах, а на их уверенные взгляды, ножны с серебряной чеканкой и кожаные пояса явно ремесленной работы, а не паршивой самоделки из полоски кожи. У них архалыки не были затасканными до дыр и выглядели вполне терпимо.

У большинства вошедших серебро покрывало не только кинжалы, но и легло сединой на их бороды и виски. Однако, до сидевшего старика возрастом никто из них явно не дотягивал. Хотя тот и сидел, как пень, не обращая никакого внимания на вошедших, — тем не менее, в их позах ощущалась определённая почтительность к хозяину сакли. Все прибывшие гости никаких разговоров не начинали, хотя расположились на ковре вполне вольготно и вертели головой, окидывая меня оценивающими взглядами. Я, как ни старался, не мог узнать среди вошедших никого из тех, кто меня пленил, кроме того, что пытался мне зубы заговаривать, стоя возле Чалки. Причём, он оказался явно пониже «званием», так как сел не в общий круг возле ковра, а на кошме, как и я, от меня недалеко. Стало быть, из моих «знакомых» в сакле остался только он, да ещё второй головорез, стоявший за моей спиной, — если только он не подошёл ко мне уже в селении.

Вдруг послышался хруст сломанного дерева. Я невольно заозирался, и только потом сообразил, что это старик сказал только одно слово, подняв свою голову с блеклыми глазами. Уважаемые гости, как по команде, замерли, склонившись, сложив руки крест-накрест на груди так, что пальцы оказались возле плеч. Потом выпрямились, положив ладони на колени.

Старик сказал ещё что-то.