Дисфункция реальности. Увертюра - Питер Гамильтон Страница 42

Тетис смотрел то на Сиринкс, то на плот, его раздирали противоречивые желания.

— Так ты обещаешь? Правда?

— Правда. — Она обхватила ладонями его головку и чмокнула брата в лоб.

— Сиринкс! — Он возмущенно вырвался и, услышав насмешливые вопли остальных мальчишек, густо покраснел.

— Вот, держи, — сказала она и сняла с себя тонкую серебряную цепочку с подвеской из куска яшмы размером с виноградину, сплошь покрытого затейливой резьбой. — Это тебе. Всегда носи его, и тебе будет казаться, что я с тобой. А когда я приеду в следующий раз, ты мне все расскажешь

— Идет! — И он бросился к плоту, на бегу надевая цепочку и поднимая высокие фонтаны брызг. — Только смотри, обязательно возвращайся. Ты обещала!

— И как далеко он уплывет? — спросила она Сайнона, когда приятели втащили промокшего Тетиса на плот.

— Так далеко, как захочет.

— А сколько это будет продолжаться?

— Столько, сколько он захочет.

— Папа!

— Прости, я не хотел, чтобы мои слова прозвучали легкомысленно. Возможно, лет десять или пятнадцать. Понимаешь, детство со временем поблекнет. Игры, в которые не принимаются взрослые и друзья, которые составляют целый мир, — все это очень хорошо, но основное, к чему стремится десятилетний, — это желание стать взрослым. Поведение ребенка является имитацией того, что он считает взрослым поведением. Есть старинная поговорка: мальчик — отец мужчины. Поэтому, когда он пресытится приключениями и начнет понимать, что ему этим мужчиной никогда не стать, что в этом смысле он стерилен, его личность постепенно растворится во всеобъемлющей личности хабитата. Как, впрочем, со временем растворимся и все мы, малышка, даже ты.

— Ты хочешь сказать, он потеряет надежду?

— Нет. Потеря надежды — это смерть, все же остальное — просто отчаяние.

Дети уже гребли, осваивая управление плотом. Тетис, наконец оказавшийся в привычной среде, сидел впереди, отдавая команды. Он оглянулся, улыбнулся и помахал сестре рукой. Сиринкс тоже подняла руку.

— Адамистам не на что надеяться, — сказала она. — И капитан «Димазио» тоже потерял последнюю надежду. Поэтому он и пошел на такое.

— В этом смысле адамисты существа неполноценные. Мы-то ведь знаем, что наша жизнь продолжится и после смерти тела; какая-то частица нас будет в определенном смысле существовать еще сотни тысяч лет. Лично я даже представить себе не могу, что покину свой сегмент коллективной личности, да еще при том, что свидетелями тому станешь ты, мои другие дети и внуки. Возможно, через десять или пятнадцать поколений, когда чувство привязанности потеряет для меня всякий смысл, и я начну подумывать о том, чтобы, наконец, окончательно слиться с хабитатом и таким образом перенести свою привязанность на всех эденистов. Но это случится очень не скоро.

— У адамистов есть свои религии. Я думала, их боги дают им надежду.

— Да, дают, самым набожным. Но представь, в каком невыгодном положении находится обычный адамист. Какое-то мифическое Божье Царство — вот и все, чем может быть их рай небесный, и притом он совершенно непостижим. В конце концов оказывается, что бедным смертным грешникам очень трудно сохранить такую веру. Наша же послежизнь ощутима и вполне реальна. Для нас она не является вопросом веры — она факт.

— Это не относится только к Тетису.

— Даже он выжил.

— Лишь часть его, имитация жизни. Плавание по бесконечной реке.

— Любимое, ценимое, желанное, вечное.

Плот исчез за излучиной ручья, за ивовой рощицей. Издалека доносились высокие детские голоса. Сиринкс, наконец, уронила руку. «Я еще навещу тебя, большой брат, — сказала она, обращаясь к опустевшему журчащему ручью. — И буду приходить к тебе снова и снова, каждый раз, когда буду оказываться здесь. Я заставлю тебя предвкушать мои визиты и мои рассказы. Я дам тебе то, о чем можно мечтать и на что можно надеяться. Обещаю».

Оказавшись в своей комнате, она подняла голову и бросила взгляд на темнеющее небо. Осевая труба светилась неярким лунным светом, пробивающимся сквозь первые вечерние дождевые облака.

Сиринкс закрыла свои мысли от других эденистов, от космоястребов, летающих снаружи, и даже от хабитата. Оставался лишь «Энон» — возлюбленный, который только и способен понять ее, поскольку они единое целое.

Из путаницы сомнений и печали стало постепенно вырастать смутное желание, чтобы адамисты в конечном итоге оказались правы и чтобы на самом деле существовали такие вещи, как Бог, загробная жизнь и душа. Тогда Тетис не был бы потерян. Во всяком случае, не навсегда.

Но эта была лишь слабая тень надежды.

Мысли «Энона» коснулись ее сознания, утешая и сочувствуя.

— Бог, если ты и в самом деле где-то есть, и если вправду где-нибудь существует нетронутая душа моего брата, прошу тебя, позаботься о нем. Ему будет так одиноко.