Второго шанса не будет. Отражение во мгле - Сурен Цормудян Страница 42

Вот и Бочков. Правда, по другой причине… Таксисты кончились.

— Андрей, зачем ты так. Нормальный ведь мужик был… — продолжал Паздеев. — Но за то, что хоть меня спасли, спасибо, братцы…

— Да ты не кривляйся, Семен, — покачал головой Василий. — Ты какого хера стрелял в меня, потрох сучий?

— Что? Вась, да не стрелял я! Это они! Они суки, фанатики! Они стреляли! — заголосил Паздеев.

— Сема, скажи, ты у меня копыта, хвост и длинные уши видишь?

— Чего?..

— Я тебя спрашиваю, удот, видишь ли ты у меня ослиные уши, хвост и копыта?

— Н…нет… я не понял…

— Так какого, сука, хрена ты думаешь, что я ишак, а, мать твою?! — рявкнул Селиверстов и резко толкнул руку Паздеева, которая удерживала снег у носа.

Вышло так, что Паздеев ударил себя сам.

— А-аййй… Падла, что ж ты делаешь! Больно!

— А мне не больно было, гниль ты подноготная?! Пулю выковыривать пришлось! Это, думаешь, не больно, ушлепок?!

Семен молчал, прикрыв лицо руками. Очевидно, он думал о той ситуации, в которую попал, и о том, как теперь себя вести.

— Давай я ему ухо для начала отрежу? — предложил вдруг Жуковский, склонившись над Паздеевым с ножом в руках.

— Андрей, сдурел, что ли? — Селиверстов поднял на него взгляд.

— Чего? Да я в книжке читал…

— Иди к чертовой бабушке, Жук, со своими книжками, — возмущенно проворчал сквозь свои ладони Семен.

— Слышь, стрелок хренов, еще раз меня Жуком назовешь, и я из твоей жопы махаона сделаю. Понял, придурок? Сосульку вон ту в очко тебе запихаю. Умрешь так, что премия Дарвина за этот год твоя.

— Что еще за премия такая? — ухмыльнулся Степан.

— За самую тупую и нелепую смерть.

— Слушайте, чего вы взъелись, а, землячки? Мозги себе поотмораживали? Чего вам от меня надо?

— Говори, — потребовал Селиверстов.

— Да что говорить-то?

— Зачем шли за нами. Зачем стреляли. Что Едаков на наш счет приказал. Давай только подробно, но при этом быстро рассказывай. Ночь скоро. Нам еще укрыться где-то надо.

Паздеев вздохнул.

— А вы сами подумайте. О последствиях подумайте, идиоты. Вы хоть понимаете, какую подставу готовите всей общине? Ну ладно, этот. — Он махнул рукой на Костю. — Жена-красавица и все такое. А вам-то какого хрена надо? Вы-то с чего поперли? Да если война с тварелюбами начнется, столько народу ляжет. Тут эти еще… мать их… армагедетели. Только и ждут, когда что-то случится. И как нам прикажешь поступать? Погибнут четверо или десятки?

— Вопрос цены, конечно, всегда актуален. И выбор из двух зол. А давай мы ради спасения этих десятков овечек принесем в жертву, скажем, тебя, Паздей. Едакова. Ну и пару его сучек, самых аппетитных, — ухмылялся Жуковский. — Четверо — либо десятки. Как тебе такой выбор?

— А я при чем тут?! — возмутился Паздеев.

— Ну не гнида ли ты после этого?! — воскликнул Ломака. — А Маринка моя при чем?! И Едаков этот твой, чмо поганое, тоже ведь неприкосновенный, как и шлюхи его, и сатрапы! Вы все — падлы! Чужие жизни для вас — разменные монеты!

— Че орешь, сопляк?! — воскликнул в ответ Паздеев, поднимаясь. — Че разошелся-то, а?! Ты один такой, что ли? Вся община так живет! Да, есть неприкосновенные! Да! Есть! Но так надо!

— Так надо только неприкосновенным, — покачал головой Волков.

— Слышь, Ломака, я тебе сочувствую, конечно, но херню вы затеяли, — произнес Семен, чуть остыв. — Ну, таков уж уклад нашей жизни. Ничего не поделаешь.

— Ничего не поделаешь? — Константин чуть дернул головой. — А кто сказал, что ничего не поделаешь? Ведь есть возможность, есть шанс вернуть ее. Так почему я должен убеждать себя в том, что ничего не поделаешь, а? Что за тупорылый такой стереотип, а?

— Да потому что надо уметь мириться с потерями. А не так, как ты. Ладно, если сами сгинете. Но вы же беду накличете на весь Перекресток Миров! Давайте-ка, ребята, успокоимся и пойдем в общину. Ведь если сейчас вернуться, то вашей смерти не будет желать никто. Да и мне, и Едакову она ни к чему. Вы ведь нужны общине, неужели не понятно? Раз уж так вышло, что мы сейчас стоим и разговариваем, то это ваш единственный шанс, другого не будет. Никто вам больше не предложит покаяться и забыть все это недоразумение. И так вон уже Волкова потеряли, Фрола с Чудью…

— Недоразумение? — заиграл желваками Ломака. — Да вся эта община — сплошное недоразумение. Нет борьбы, есть только проживание жизни, как отбывание тюремного срока. А я вот решил бороться. Пойти вопреки. И товарищам моим спасибо, что тоже решили. Потому как не бессловесные они насекомые, а люди. Люди с честью. С достоинством. И с человеческим началом в сути своей.

— То есть тебе плевать на наше общество теперь? — прищурился Паздеев. — На людей наших?

— А вам на меня и Марину не плевать?! — рявкнул Ломака. — Небось, радовались все, что не их забрали тварелюбы. Не их близкого увели! Думали — хорошо, что не я! Так, да?!

— И вообще, что нам это стадо?! — резко взял разговор в свои руки Жуковский. — Правильно Костя говорит. Не хотят бороться, не хотят другой участи, так нам на кой думать о них?

— Какой еще другой участи! Это же равновесие! Какая альтернатива?! — Семена уже бесила непримиримость оппонентов.

— Любая! — закричал Константин. — Любая другая альтернатива! Опять будешь говорить про необходимость мириться с потерями?! Ну так попробуй сам!

Выкрикнув это, Ломака резко ударил Семена прикладом автомата по колену. Паздеев вскрикнул, падая в то самое место, где до этого уже трамбовал снег своим телом.

— Черт! Что ж ты делаешь, падла!

— Смирись с потерей, Семен! Ну же! Не кричи! Не чувствуй боли! Просто смирись! — выкрикивал Константин, нанося новые удары. — Ты не хотел этого, но я так решил! Я решил, что у тебя нет альтернативы! Я решил, что имею право решать за тебя! Просто смирись! Сволочь!

Селиверстов оттащил не на шутку разгоряченного Ломаку от орущего Паздеева.

— Прекрати сейчас же! Он идти не сможет! Сам потащишь?!

— Жить захочет, пойдет, — хмыкнул Жуковский и принялся осторожно снимать с трупов свидетелей Армагеддона пояса смертников. — Либо я его взорву тут, к чертям свинячьим.

— Знаешь, а ведь все, было дело, удивлялись. — Кожевников причмокнул и глотнул воды, чтобы смочить во рту тонкие волокна копченого крысиного мяса. — Удивлялись да спрашивали, как, мол, тебе, Витек, удалось так спокойно пережить все это. Будто и не было для тебя ничего — ни атомной войны, ни прочих радостей цивилизованной жизни. — Он засмеялся, кряхтя. — Так я всем одно твердил. Что мне катаклизмы эти? Привыкший я. Всю жизнь вот так вот. Ну, может, крысятиной да таракашками всякими не питался. Хотя… В забегаловках бургеры каждый ведь на клык кидал, верно? А что в котлете той, одному повару известно. Ну а крысятина чем не гожа? Привыкли ведь? И где разница со вкусом позабытой курицы? Да нет ее, считай. Но мясо ведь. А мясо, оно того, для мозга полезно.