Проклятая книга - Дарья Иволгина Страница 42

Чуть позднее приблизительно по той же схеме начали преследовать и мавров.

Но старик, воспитавший Соледад, ухитрился миновать все опасные рифы. Он называл себя Фердинандом — именем одного из испанских королей. Он ел только свинину и требовал, чтобы мясо зажаривали для него с кровью. Он прибавлял «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» — где надо и где не надо. И, главная мера предосторожности, — он старался жить так, чтобы слыть бедным, как церковная мышь.

Очень хитрая мышь, притаившаяся в самом темном уголку испанской католической церкви. Потому что мориск Фердинанд не верил ни в какого Иисуса Христа. Он вообще не верил в Бога. Зато он обладал превосходным умением догадываться о тайных мыслях человека и открывать слабости своих собеседников.

— Почему ты не накопишь богатства, дедушка? — не раз спрашивала Соледад. — Почему ты живешь в уединении, не ищешь славы, даже не наймешь себе слугу? Скажи, кто бывает у тебя в доме, кроме меня? Насколько я знаю, ты встречаешься со всеми своими знакомыми только на рынке!

Слушая свою воспитанницу, старый мориск так и трясся от смеха. Его лицо и руки казались покрытыми татуировкой, хотя на самом деле это была узорная тень, падавшая от витиеватой решетки, которая закрывала окна его небольшого дома.

Снаружи этот дом на окраине Севильи выглядел убогой хижиной, не способной привлечь к себе даже самого неприхотливого вора. Но стоит войти в низенькую обшарпанную (однако при этом очень толстую и прочную) дверь, и картина разительно меняется. Внутри домик оказывался гораздо просторнее, чем снаружи. Небольшой зеленый садик искрился водой фонтана, кусты цвели так, будто Творец только что вдохнул в них жизнь и повелел: «Цвети!». Везде лежали драгоценные ковры, в небольших нишах стояли изящные медные и серебряные кувшины.

Фердинанд дома не ел. Обычно он трапезничал на том самом рынке, о котором говорила Соледад. И заказывал пресловутую поджаренную свинину. С кровью. И читал псалмы, бормоча положенные прибавления.

И еще он продавал различные зелья, и приворотные, и куда более опасные, способные за полгода свести человека в могилу от какой-нибудь болезни — да так, что никто и не заподозрит отравления. За такое ему платили больше всего. А Соледад помогала своему воспитателю — когда бывала в Севилье, — в тех случаях, если возникала необходимость избавить даму от нежелательных осложнений. По преимуществу связанных с любовными занятиями. Томные испанские дамы, особенно с «готской», то есть чисто христианской кровью в жилах, нередко предавались любви, пока их мужья занимались войной и политикой. И объекты этой страсти зачастую оказывались предосудительные. Поэтому не только беременность могла постичь такую неосторожную даму, но и постыдная болезнь, которая перешла в какой-нибудь графский альков прямиком из портового борделя.

И никто не пытался донести на старого Фердинанда, потому что случись старику предстать перед судом — и слишком много сделалось бы достоянием общественности. Разумеется, никто не станет привлекать к суду знатных испанских грандов и их супруг — показаний жалкого мориска для этого недостаточно! Но сотни репутаций будут навеки загублены (ибо в глубине души всякий поймет, что мориск говорит чистую правду). Сотни мужчин будут связаны узами кровной мести. Сотни вдов утратят доверие и любовь родни в Бозе усопшего и как положено похороненного (и оплаканного) мужа. Нет, нет и нет! Пусть все остается как есть.

И Фердинанд продолжал жить и творить свои тайные дела, и публично есть свинину и вести себя как заправский христианин, оставаясь в душе самым настоящим язычником и поклонником дьявола.

Соледад узнала от него много полезного. Она нередко покидала старика и странствовала по всей Европе. Эта женщина не боялась ни мужчин, ни других женщин. Ей не были страшны солдаты, монахи, добропорядочные граждане. Она проходила сквозь мир как нож сквозь масло. Она и этому научилась от старого мориска.

Ее возвращение в Севилью совпало с очередной «эпидемией доносов». Каждый год во время приближения пасхальных причастий доносы так и сыпались, Поскольку духовники ставили доносы в обязанность кающимся — если те видели, слышали или узнали вещи, которые были или казались противными католической вере. Всегда находились люди, которые начинали испытывать муки совести: нечто услышанное вдруг представало им в совершенно новом свете… а если не сообщить — отлучат от Церкви, не позволят приступить к Причастию, обрекут на вечные муки бессмертную душу!

И человек шел и доносил.

На Фердинанда доносили каждый год. И не по одному разу. О нем «сообщали» и хозяева тех трактиров, где он столовался, и случайные соседи на рынке, подслушавшие обрывок беседы мориска с какой-нибудь красоткой, и служанки, приносившие записку от госпожи… Кого только не было! Но инквизиция давно знала старика и посматривала на него сквозь пальцы.

Так было и на сей раз.

Но ситуация вдруг переменилась.

В инквизиционный трибунал явился некий человек, который назвал свое имя — «Тенебрикус» — и продемонстрировал некоторые регалии, которые носил при себе, но не открыто, а тайно. Доминиканец, принимавший в тот день доносы, счел эти знаки отличия чрезвычайно странными и, несомненно, заслуживающими самого пристального внимания.

Через несколько часов — Тенебрикус терпеливо ждал, сидя в прохладе большого собора, — явился Освальдо Санчес, главный инквизитор Севильи, невысокий плотный человечек лет пятидесяти с вечно озабоченным красным лицом, по которому градом катился пот.

При виде этой важной персоны Тенебрикус встал. В полумраке собора качнулась высокая, гибкая, как хлыст, фигура. Санчес остановился в проходе между скамьями, прищурился, пытаясь разглядеть посетителя.

— Простите, сеньор, но мне плохо видно ваше лицо, — проговорил он, обтирая лоб платком и задыхаясь. — Здравствуйте, брат. К какому ордену вы принадлежите? Ваша одежда мне незнакома.

— Я принадлежу к Ордену Святой Марии Белого Меча, — вполголоса отозвался Тенебрикус. — Здравствуйте, отец. Дозвольте переговорить с вами по одному чрезвычайно важному делу.

— Прошу.

Они оба уселись на скамье, привычно сложив руки в молитвенном жесте и уставив взоры на статую Девы Марии с большим кровоточащим сердцем в груди, которое она сжимала руками.

— В вашем городе живет некий мориск именем Фердинанд, — начал Тенебрикус.

Санчес, несколько раз метнувший в его сторону взгляд — главный инквизитор поглядывал на своего гостя искоса, как птица, — сразу отвел глаза и покраснел еще больше.

— Если бы я знал, брат, что вы явились по такому ничтожному поводу…

— Я вас слушаю, отец, — сказал Тенебрикус почтительно и твердо. В его голосе мелькнули властные нотки, и отец инквизитор неожиданно ощутил, как ему становится ужасно холодно.

Он поежился, несколько раз обернулся ко входу, где приметил несколько человек, бродивших по собору как-то странно, рассеянно и задумчиво.

— Это мои спутники, — молвил Тенебрикус, догадавшись о мыслях инквизитора. — Я приехал с ними из России. Они могут показаться вам немного странными, но поверьте: и вы, и я, и они — все мы служим одной и той же цели.