Подручный смерти - Гордон Хафтон Страница 41

Тот вечер, когда я пошел к Эми за своим оборудованием, стал вечером моей смерти. До недавних пор зрительные образы, связанные с этим событием, слагались в некую тайнопись, а звуки напоминали беспорядочные эфирные шумы. Но теперь я вижу четкую связь между ними. Я знаю, как я умер.

Стоял сырой вечер позднего лета. После первого звонка Эми прошло семь недель. Несколько дней назад она опять связалась со мной, сообщила, что можно забрать камеру и оборудование, и попросила отчет о расследовании. Я ответил, что работа закончена, и уверил в том, что результатами она останется более чем довольна.

За две недели я, наверное, раз десять пересмотрел кадры со сценой извращенного насилия. Тяга к этой пленке и нежелание признаваться себе в ее истинных причинах подтвердили мое давнее подозрение: я – человеческий паразит. Но это меня не остановило. Не могу сказать, что увиденное хоть сколько-нибудь возбуждало – я даже не уверен, что двигала мною именно похоть, – но я слишком близко подошел к пониманию своих желаний, и мне стало неуютно. В конце концов, презрев все принципы, я взломал пластиковый футляр, выдрал магнитную пленку и сжег эту улику.

Но не давал покоя последний кадр с ее странной улыбкой. Почему она улыбалась? Пленка не могла стать убедительным доказательством по факту насилия: любой законник сказал бы, что вся сцена представляет собой типичный случай садомазохистской игры, пусть и с некоторым перебором. Тогда, может, Эми улыбалась тому, что получила возможность контролировать Ральфа? Если бы она раскрыла его секрет определенному кругу лиц, то получила бы над ним ответную власть. Но вопрос: насколько сильно эта пленка могла его испугать? Я уверен, что ему куда больше стоило опасаться других свидетельств, которые мне удалось собрать.

Так, может, ее улыбка предназначалась мне? Весьма нескромная мысль… Возможно, Эми в глубине души желала продемонстрировать, как далеко она зашла, как далеко ей удалось раздвинуть границы дозволенного. Вполне вероятно, что этим странным способом она хотела напомнить, каким я был когда-то, и заставить ревновать к тому, что я утратил.

Но я не ревновал. Я был сам себе противен.

Эми открыла дверь, держа в руках полупустой стакан апельсинового сока. Я заметил, что она сняла оба кольца с правой руки. В гостиной на кофейном столике лежал начатый пакет крекеров «Ритц». Когда она запирала дверь, я обернулся и снова увидел крохотную ямочку у затылка на ее шее. Я увидел, как мой палец ныряет в эту впадинку, пробегает по бугоркам позвоночника и снова ныряет в такую же впадинку на пояснице. Видел, как Эми перекатывается на спину, шепчет слова любви, ощутил ее губы на своих… Но с тех пор прошло семь лет, и сейчас я на дне столь глубокой пропасти, что свет не проникает ко мне.

Я распахнул стеклянную балконную дверь и вышел на воздух, к холодному сиянию луны. Простой узкий балкон с невысоким бордюром из желтого котсуолдского камня – с него открывается вид на пустынную площадь. Я отодвинулся от бордюра. Лишь тонкий слой бетона защищал меня от падения с высоты в семьдесят футов.

Прислонившись к двери, я спиной почувствовал Эми. Обернулся и увидел в ее глазах блики уличных огней. Спросить она решилась не сразу, боясь услышать ответ.

– Ты нашел еще что-нибудь?

– Нашел, – ответил я.

– Это не совсем то… – Она отвернулась и вздохнула. – Но спасибо тебе.

Я пожал плечами.

– Потому я и здесь.

– Не только.

Ума не приложу, что она вкладывала в эту нарочито двусмысленную фразу. Так она могла выражать свое желание или же просто обольщать. Прочитав на моем лице смущение, она горько усмехнулась и ушла с балкона.

Стал накрапывать дождик.

Мы были влюблены еще со школы. В пятнадцать лет познакомились, дружили до самого выпускного и вскоре полюбили друг друга. Наши дома в Оксфорде стояли в двух милях друг от друга, и я чуть ли не каждый вечер приезжал к ней на велосипеде. А еще я писал письма – дважды в неделю, два года подряд. Страстные письма, полные желания и безграничного восторга.

Первая любовь…

– Улики я оставил в камере хранения вокзала. Там микрокассета и несколько фотографий. – Я протянул ей ключ. – Фотографии запечатаны в коричневый пакет на тот случай, если ты не захочешь их видеть. – Я достал из внутреннего кармана листок бумаги: – Вот список всего, что мне удалось обнаружить. Голые факты – но это должно его убедить.

– Спасибо.

Она спрятала ключ и записку в гардеробе, после чего вытащила мою аппаратуру из-под стопки свитеров. Я ничего не узнал из ее одежды, и меня слегка уколола ревность. Непонятно, почему.

– Счет я вышлю на следующей неделе… Хотя постой, кто открывает почтовый ящик – он?

Она покачала головой.

– После расчета все, что я снял, на полном законном основании переходит в твою собственность. Разумеется, ты можешь воспользоваться этим и раньше…

Она кивнула.

– Ну, если это все, то я…

– Ты хоть немного скучал?

Ее вопрос застал меня врасплох, но я постарался этого не выдать.

– Ну конечно.

– Мог бы и позвонить. Хотя бы раз…

– Я… исчезал на какое-то время.

– Я рада, что ты вернулся.

Я почувствовал, что панцирь мой слабеет. Сейчас я играл по ее правилам.

– Ты тоже могла бы позвонить.

Она рассмеялась.

– Ты бы не смог дать мне то, что я хочу. Спорим, даже сейчас…

– Давай не будем об этом.

Хмуро посмотрев друг на друга, мы замолкли и стали слушать, как дождь стучит по круглой башне.

– Почему ты за него вышла?

– Тебя это не касается. – Она встряхнула головой, потом вздохнула. – Это была ошибка… Хотя, конечно, не сразу. – Она улыбнулась. – К тому же я ничего не знала о его прошлом. Он никогда не рассказывал мне. Да и сейчас…

– Но ты же не слепая.