Подземный человек - Мик Джексон Страница 40

Юный кровельщик немедленно начал всхлипывать, как младенец, а брат нежно гладил его по голове, и, должен сказать, пока я смотрел на них, мне стоило большого труда не расплакаться за компанию.

— Я должен извиниться за своего брата, — сказал старший мальчик. — Он, наверно, забрел в ваше поместье.

Я кивнул, затем пару раз мотнул головой и неопределенно всплеснул руками.

— Понимаете, он любит всюду лазить. Всегда так делал. Ничего не может поделать со своим любопытством.

Я сказал ему, что все в порядке, что никто не пострадал и что я надеюсь, мы не слишком напугали мальчика своей выходкой. Чтобы разрядить обстановку, я представился. Старший парнишка сказал мне, что его зовут Дункан, и, отстранившись от своего зареванного брата, добавил:

— А это Доктор.

— Доктор... ага. — Я попытался переварить эти сведения, но просто не мог сдержаться. — Говоришь, он Доктор?

— Он седьмой сын седьмого сына, понимаете, сэр, так что так уж его назвали. Это старый обычай. Семерки — они счастливые. Поэтому что он особенный, понимаете?

Все это было подано в самой прозаической манере, словно общеизвестный факт, но я различил и нотки гордости, что ему довелось быть глашатаем столь необычных вестей.

Вся идея, конечно, была совершенно невероятной. Я почел своим долгом спросить Дункана, как именно проявляются особые качества его брата, и мне сообщили (самым бесхитростным тоном), что с ним часто советуются местные жители, как в древние времена советовались с оракулом или пророком. Мне было довольно трудно представить все это, поскольку я до сих пор не услышал от мальчишки ни единого слова, и, когда он опять упомянул о «редких способностях» Доктора, я вынужден был попросить его привести пример.

— Ну, к примеру, если вы скажете ему день, месяц и год, когда вы родились, он может сказать вам, в какой день недели это было. — Затем он добавил: — Не важно, сколько времени прошло с тех пор.

Я слегка задумался над тем, что бы мог значить его последний комментарий, но уже собрался предоставить юному Доктору нужные сведения, да и вообще испытать его, когда он как-то содрогнулся, сделал большой глоток воздуха и пролопотал:

— Среда, — и снова умолк.

Невероятно! Я уставился на одного брата, потом на другого. Я действительно родился в среду. Помню, моя мать об этом говорила. Я пытался определить, каким образом он мог об этом догадаться, когда он добавил шепотом:

— 12 марта 1828 года.

Я был просто ошарашен. Его брат повернулся и по моему лицу увидел, что юный пророк опять попал в яблочко.

— Вот это да... — пробормотал он себе под нос. — Раньше он такого не делал.

Я заказал миссис Пледжер еще тостов, и они вдвоем задержались еще на полчаса; Дункан оказался прекрасным собеседником, но Доктору, к сожалению, больше нечего было сказать. Посреди беседы неожиданно выяснилось, что Дункан на самом деле младший из двоих.

— Люди все время ошибаются, — сказал он мне. — У него очень мальчишеский вид, правда?

Мы все собрались у парадной двери, и двое мальчиков уже собирались уходить, когда Доктор вдруг помедлил и с треском остановился на середине лестницы. Несколько секунд он беспокойно изучал свои ботинки, гримасничал и мялся с ноги на ногу. Дункан подошел к нему, обнял за плечи и спросил, в чем дело. Доктор немного пожевал свою щеку и, наконец, выдавил единственное, сильно исковерканное слово.

— Подлесок, — пробормотал он в мою сторону.

Я переспросил.

— Подлесок, — повторил он.

Что ж, ни Дункан, ни я ничего не слышали о парне с таким именем и, постояв минуту в молчании, вынуждены были оставить эту тему. Но когда они зашагали по аллее, Доктор ненадолго обернулся в мою сторону и показал здоровой рукой в сторону Дебрей, где я впервые принял его за Ягодника.

19 декабря

Погода в этом месяце была отвратительной. Кажется, мы пережили все, что только можно. Последние несколько дней были едва ли не самыми холодными за много лет, с лютыми морозами массой снега. Сосульки, иные по шесть футов длину, свисали со всех карнизов, и Клементу приходилось высовываться из окон со шваброй сбивать их, что, конечно, обидно, потому что вида они весьма впечатляющего, но нельзя допустить, чтобы они упали и рассекли какого-нибудь бедолагу надвое.

Каждая труба в доме замерзла — слугам приходится таскать воду из колодца, — а впоследствии, когда наступит потепление, уверен, нам придется иметь дело с сотней протечек. Но вдобавок ко всему, наше озеро замерзло. Большая редкость. Теперь оно ни дать ни взять — огромная хрустальная плита, с гладкой, как стекло, поверхностью.

В первый же день, когда оно застыло, на рассвете в дверь уже стучались дети, спрашивая разрешения покататься на коньках. Только распоследний скаредный старикашка отказал бы народу в удовольствии, которое так мало ему стоит, и, едва только стало известно, что озеро открыто, отовсюду стали приходить люди, держа под мышками коньки. Множество людей вышло на лед, от утренней до вечерней зари медленно кружась в огромном человеческом вихре. Влюбленные парочки плавно скользят из стороны в сторону со скрещенными перед собой руками; целые семьи выстраиваются цепочкой, каждый держится за пояс того, кто впереди, и многоголовые, многоногие создания вьются змеями по затвердевшему озеру.

Все это я наблюдал из кабинета наверху, а не далее как сегодня днем видел, как по снегу пришла группа музыкантов и расположилась на скамейках у края катка. Они играли на скрипках, свистульках и гармошках, пока, должно быть, пальцы у них не онемели от холода. А пока они играли, я уловил странный полузабытый обрывок мелодии, который принес ко мне ветер.

Этим вечером я постоял немного у окна, приоткрыв его на пару дюймов, чтобы слышать музыку. Взошла луна, а вокруг озера на шестах висело несколько дюжин ламп. Пока я любовался светящимся в ночи оазисом, который они создавали, рядом со мной появился Клемент. Мы оба еще постояли с минуту, наблюдая за далекими фигурками, что кружились под звездами.

— На озере сегодня очень людно, — сказал я.

Клемент кивнул. Веселый возглас донесся к нам издалека.

— О да, — сказал я, — радуются, как дети.

Повернувшись к нему лицом, я заметил, что Клемент стоит несколько странно — почти как Наполеон, — засунув одну руку за лацкан сюртука. На секунду я подумал, что, может быть, он обжег руку и теперь ходит в повязке, но он достал ее на моих глазах, и в его руке оказалась пара старинных коньков.

Поняв, наконец, к чему он клонит, я в ужасе отступил назад и воскликнул:

— О нет, Клемент, я ведь не могу. Нет, правда, я вряд ли смог бы.

Но старина Клемент вложил коньки мне в руку, и это мгновенно заставило меня умолкнуть. Я повертел их в руках.

— Я имею в виду, Клемент, что покататься было бы очень славно, — продолжил я, — но ты же знаешь, я не любитель толпы.