Вечность во временное пользование - Инна Шульженко Страница 4

В плотной темноте позднего вечера с другой стороны улицы они выглядели, как маленькие фигурки кукол на ярко освещённой сцене.

Проклятье! С этой сумасшедшей русской он опомнился только в три часа ночи, когда совершенно неожиданно она растворилась в каком-то из узких поворотов между домами на Монж.

За первой полбутылкой красного последовала вторая, третью, уже полноценную, они купили в арабской лавочке, открытой для гуляк почти до утра. Как специально, на высоком глубоком подоконнике стояли оставленные кем-то два стеклянных бокала, и Марин тут же вымыла их вином.

– Дезинфекция! Вуаля! – Она беспомощно посмотрела на винно-красные ладони. – Но теперь надо искать, где умыть руки?

Искали, где сполоснуть руки – «умыть», как она выразилась, – и самым неожиданным образом, по непостижимой для Дада ассоциации, эти крошечные женские ручки в бордовом бордо вдруг вызвали у неё довольно агрессивную реплику:

– Вот, кстати, именно так, легко и непринужденно, и Запад умыл руки, когда в Советском Союзе тридцать типа лет и три типа года убивали миллионы безвинных людей!

Он обалдело взглянул на неё, деловито ополаскивавшую руки в фонтане с круглым бассейном, который так и не замёрз этой зимой, и отблески фонарей и горящих окон вокруг золотыми рыбками тихо мерцали в тёмной воде.

Они уже обсудили и согласились друг с другом, что всё – миф и симулякр: и дружба, и любовь. Что мир полон несправедливости. Что упёртые правительства всех стран напрасно отказываются выслушать аргументы мирно протестующих – если мирных игнорируют или, как на её родине, «закрывают» в тюрьмах политзаключённых, то, значит, протест будет озвучен иначе – например, совсем даже немирно.

Дада был потрясён, что нашёл в этой девушке единомышленника, и, захлёбываясь, рассказывал, как прекрасно было на «Окуппируй Уолл-стрит», как люди подтягивались со всей страны, и иностранцев тоже съехалось полно, как многие нью-йоркцы приходили просто постоять с ними, и как это оказалось чудесно – ощущать поддержку и взаимопонимание. Об атмосфере палаточного лагеря, и как однажды ночью подъехали очень пузатые и очень немолодые байкеры, и все в своих спальниках напряглись, но оказалось, что несколько олдменов были в Вудстоке, и они прикатили вспомнить молодость, отечески подмигивали девчонкам и привезли коробки с пиццей, а пиво сами окуппайеры попросили убрать – лишнее внимание полиции было ни к чему.

Марин слушала его с восторгом, и ей тоже нашлось, о чём ему рассказать: перед поступлением в университет она участвовала в московских протестах, которые начались в декабре 2011 года и продолжились до грубых, по сфальсифицированным уголовным делам, посадок участников.

– Представляешь: они на официально разрешённом – разрешённом! – митинге с согласованным маршрутом провоцируют огромную массу народа, перекрывают ход ста тысячам человек! Загородили мостик, и так узенький, – и всё: эти сто тысяч как в мышеловке. Выставили там войско «особого назначения», водомёты, поливалки, полицию, внутренние войска…

– И что было дальше? – Дада вернул её из воспоминаний на скамейку, где они сидели.

– Ну сам подумай: сзади ничего не видящие сто тысяч человек напирают, впереди стоит армия. Те, кто оказался в первых рядах, не понимают, что делать! Вдруг куча народу покатилась вниз на набережную, лишь бы избежать столкновения с полицией… Меня едва не снесли! Прыгали чуть ли не в воду. Кто-то орал – мол, чего творите, на митинг есть разрешение! Этих полицейские начали бить первыми. Потом они скажут, что это демонстранты начали кидаться на армию и вообще идти на Кремль! А у вас тоже по четверо или даже вшестером на одного безоружного человека полиция нападает?

– Ты имеешь в виду патрули?..

– Боже, ну какие патрули! Неважно! Короче, хватали всех подряд, били дубинками и тащили в автозаки. Потом на судах этих избитых людей оклеветали и посадили в тюрьмы от двух до шести лет. Вот так.

– Может, всё-таки они как-то были вооружены?

– Да какое там. Знаешь, как все эти митинги в Москве назывались?

– Как?

– Ми-ми-митинги. Потому что «ми-ми-ми»: все интеллигентные, только и слышишь «простите» да «позвольте вас побеспокоить»…

– Не понимаю?..

Дада подумал, что она уже хорошо говорит по-французски, но ещё всё же не так хорошо, как если бы уже завела себе французского petit ami.

– Ну, это прямая калька с английского «митинг» по-французски в смысле «демо», наверное, можно выразиться как «ми-ми-миньон демо».

– Нет, так не говорят! – засмеялся Дада.

– Ну и ладно. Короче, тюрьма за то, что возомнили, будто у нас возможен мирный протест. У нас! – где бандиты в правительстве, настоящие…

– Как это – настоящие бандиты в правительстве?

– В следующий раз расскажу, – засмеялась Марин и взяла его под руку. – Пошли! Уже поздно, а мне на первую пару – очень рано.

Они шли, двое в пустом городе. Машин почти не было, да и прохожих тоже: зимняя ночь не предполагает гуляний до утра. Париж становится собственной декорацией, когда по нему не стучат каблуки, не шуршат колёса, не ревут мотоциклы и сирены, не разносится смех и мур-мур волшебного языка. Дома с тёмными рядами окон стоят, как кляссеры без марок, на узких улицах горят только мощные фонари на фасадах некоторых зданий и мерцают то там, то сям одно-два бессонных окна.

Он задумался и даже не понял, что она, быстро псевдо-поцеловав его в обе щеки, исчезла.

Проклятие, чёрт, вот дерьмо! Он забыл про пакет!

Метро закрыто, телефон сел, денег нет. Бежать!

Когда Дада наконец оказался на улице Акведук, сто потов сошло с него и в подвздошье давно торчало дикарское копьё – дышать он мог мелко и быстро, как пробитый этим копьём пекинес. На подгибающихся ногах приблизился к дому номер семь, опершись руками о колени, заглянул внутрь углублённого входа в подъезд: да, в спальнике на пенке действительно кто-то спал. Господи.

– Простите, – пролепетал он едва слышно. – Простите! – повторил громче.

Спальный мешок недовольно зашевелился.

– Чёрт! Чего надо? – из-под шапки выглянуло заросшее седыми волосами ухо.

– Я – вот…

– Ну? Чего тебе?

– Должен передать вам, вот – пакет. – Дада вытащил из кармана и протянул конверт.

– Что это, от кого?

– Я просто курьер, передал и пошёл… – Он шагнул было в сторону, но холодная жёсткая ручища крепко схватила его.

– Э нет! Ну-ка, стой! Ишь, догхантер какой умный выискался! – Дада вяло дёрнул локтем, разглядывая длинноволосого старика в полосатом свитере, удобно опёршегося спиной на дверь и державшего его мёртвой хваткой. – Откроем вместе, а то ты уйдёшь, а я один взорвусь?!

Дада похолодел: взорвусь! А вдруг там правда какая-нибудь взрывающаяся дрянь? А он весь вечер и половину ночи разгуливал с ней в кармане!