Падший - Павел Корнев Страница 4

Я от такого обращения чуть обратно за борт не вывалился.

— Э-э-э… граф?

Певец закатил глаза и горестно вздохнул, на помощь мне пришел гребец.

— Ну, эта шарада даже мне по плечу, — добродушно усмехнулся он. — Лев — это как Лев Толстой. А кто у нас Лев Толстой? Правильно, граф.

— Но позвольте, — не согласился я, усаживаясь на банку, — почему именно граф, а не писатель?

— Помилуйте, Лев Борисович! — охнул певец. — Ну какой из него писатель? Писатель — это, знаете ли, по велению души, чтоб до полуночи в карты, чтоб за долги главы строчить и жечь их в пьяном угаре. А граф Толстой — он и есть граф. Я бы даже сказал: графоман-с. Так-то вот.

— Не буду спорить, — хмыкнул я, кинул туфли на прикрывавшую дно деревянную решетку и принялся раскатывать штанины.

— С твоими шарадами мы совсем забыли о приличиях, — проворчал гребец, начав отворачивать лодку от острова. — Позвольте представиться: Емельян Никифорович Красин.

— Иван Прохорович Соколов, — присоединился к товарищу певец и понимающе улыбнулся: — Граф, полагаю, нам не стоит интересоваться обстоятельствами вашего появления на этом клочке необитаемой земли?

— Очень обяжете, — вздохнул я, не желая выдумывать никакой правдоподобной лжи.

— От вас ждем того же, — проворчал Емельян Никифорович.

— Вот я раззява! — хлопнул вдруг себя ладонью по лбу Соколов. — Да вы же не просто граф, а граф Монте-Кристо!

— Все, поезд ушел, — благодушно рассмеялся Красин.

— Как только мог упустить из виду остров? — продолжал сокрушаться Иван Прохорович. — Эх, старею, старею…

Налетел порыв ветра, лодку качнуло, и меня уколол легонький отголосок чужого страха. Но чужие страхи сейчас мало занимали меня; я как завороженный смотрел на корзинку для пикника, от которой исходил одуряющий запах свежей стряпни, и глотал слюну.

Оборотня проймет лишь серебро и электричество, но помимо этого над перевертышами, подобно дамоклову мечу, висят боль и голод. Боль при возвращении в человеческое обличье и нестерпимое желание набить живот всякий раз, когда организму требуется восстановить силы после обращения или исцеления.

Я был дьявольски голоден, и аромат свежей сдобы и мясного пирога просто сводил с ума. К счастью, Соколов перехватил мой взгляд и предложил:

— Угощайтесь, Лев Борисович. Да и вина испить не откажите.

— Вино на эдаком солнцепеке — это лишнее, Иван Прохорович, — отказался я от выпивки, переставив корзинку себе на колени. — Но не сомневайтесь, я компенсирую все издержки.

При падении бумажник не вылетел из кармана, и хоть банкноты за время нахождения в воде изрядно размокли, в полную негодность они прийти не успели. С учетом монет у меня набиралось без малого полсотни франков, чего хватало и на обед для трех персон, и на починку одежды. Но вот дальше…

Дальше была полная неопределенность.

— Ну как вам не совестно, Лев Борисович! — укорил меня Соколов. — Помогать попавшим в трудное положение соотечественникам — долг каждого приличного человека.

Оставалось лишь порадоваться тому, что дед выучил меня родному языку, сносно владевший русским отец не дал его позабыть, а после бегства из метрополии прошло достаточно времени, дабы закрыть лингвистические лакуны и выдавать себя за уроженца российской провинции без риска немедленного разоблачения. Акцент? Акцент — обычное дело для живущих на чужбине людей.

Я раскрыл корзинку для пикника и едва не захлебнулся слюной. Но все же приступать к трапезе не стал и поинтересовался у своих спасителей:

— Не желаете присоединиться?

Дородный гребец побледнел и поспешно отвернулся, а Соколов вновь улыбнулся.

— Емельян Никифорович, увы, не лучшим образом чувствует себя на воде. У него нет аппетита, — сообщил он и взглянул на бутыль в руке. — А я, пожалуй, ограничусь вином. Мадера восхитительна и прелестно самодостаточна!

— Развезет вас, Иван Прохорович, на эдакой жаре, — проворчал Красин, уверенно работая веслами.

Певец начал весьма пространно отвечать, но я уже не слушал его, опустошая корзинку для пикника. В итоге мясной пирог и расстегай с рыбой, кусок сыра и колечко кровяной колбасы, сдобная булка и два яблока умерили мой голод, но окончательно не насытили. Хотелось чего-нибудь горячего. Желательно — первого, второго и еще десерта. И непременно крепкого сладкого чаю.

Ну а пока я перегнулся через борт, зачерпнул пригоршню воды и напился. Красина при этом явственно передернуло, его округлое лицо с массивной челюстью враз сравнялось цветом со свежей побелкой.

И я вновь уловил страх. Тягучий и мощный, рвущий нервы в такт ударам стучащих о борта лодки волн.

Емельян Никифорович панически боялся воды. Обычной озерной воды, холодной и чистой.

И это всерьез удивило. В страхах людей зачастую нет никакой логики, взять ту же агорафобию, но зачем отправляться на лодочную прогулку со столь расшатанной нервной системой?

— Боюсь, я оставил вас без ланча… — задумчиво пробормотал я, вытирая жирные пальцы носовым платком.

— Не беспокойтесь, — шумно выдохнул Красин, его стиснувшие весла пальцы побелели от напряжения, — пообедаем в ресторане.

В этот момент мы обогнули скалистый мыс, и взгляду открылась небольшая бухта, ровную гладь которой рассекали многочисленные прогулочные лодки. Кавалеры и наемные гребцы работали веслами, дамы сидели под солнечными зонтиками в безмятежной праздности. Вдоль берега протянулась длинная пристань, у дальнего ее края над озером нависала открытая веранда со столиками для тех, кто водной прогулке предпочел чашку ароматного кофе и сэндвич.

— Монтекалида! — вырвалось у меня. Бывать в этом курортном городке мне раньше не доводилось, но открывшийся вид был прекрасно знаком по почтовым открыткам. В детстве я любил рассматривать их, мечтая посетить все эти чудесные места.

— Ну да! — удивился Соколов, затыкая пробкой опустевшую бутылку. — Что-то не так? Вы будто не ожидали…

— Ничего, ничего, — поспешил я закрыть эту тему. — Все в порядке.

Посещать курортный городок, известный на весь мир своими горячими источниками, не входило в мои планы, но более удачного места для крушения было просто не сыскать: именно здесь проходила железная дорога, связавшая восточное и западное побережье Атлантиды. Если повезет, уже сегодня укачу в Новый Вавилон.

Ветер стих, волны перестали бить о борт и раскачивать лодку; Емельян Никифорович расслабился и будто бы даже уменьшился в размерах, став упитанным господином средних лет. Лишь в его движениях еще проскальзывала некая неуверенность, но это легко объяснялось необходимостью лавировать, дабы избежать столкновений с другими отдыхающими. Зачастую те выполняли крайне необдуманные, если не сказать бестолковые маневры прямо по нашему курсу.