Товарищ Ссешес - Леонид Кондратьев Страница 4

У-2, как ни странно, не развалился в воздухе, что предрекал скептически настроенный Ссешес. С определением на местности тоже проблем не возникло. В Москве кто-то умный высказал предположение, что ночное зрение ночным зрением, а самым нормальным ориентиром ночью является река. Потому по-тихому, не форсируя мотор, стараясь экономить горючее, я тарахтел на высоте примерно метров двести на юго-восток. И примерно через десять минут увидел на сером фоне ночного леса блестящую змею реки. Кстати, эффект, возникающий после приема зелья ночного видения, при полете на самолете совсем другой, чем на земле. Представьте, что капот двигателя светится интенсивным красным светом, а за самолетом тянется быстро гаснущий темно-бордовый шлейф. Да еще Ссешес, сволочь, зелье почти перед вылетом дал — поэтому оно уже в воздухе действовать начало. Я сперва чуть штурвал от страха не отпустил — думал, двигатель загорелся, а шлейф этот — топливо горящее. Но ничего, потом разобрался — вспомнил, остроухий наш объяснял, что средство позволяет видеть диапазоны излучения, ранее человеческому глазу неподвластные. В том числе тепловое излучение работающего мотора и остывающих выхлопных газов.

Так, значит, долетел я до речки и сразу повернул вдоль течения на восток. А после этого оставалось только притоки считать да на четвертом повернуть на юг. Красота!

Долетел по этому притоку до маленького городка, сверился по карте — Лельчицы.

Повернул строго на юго-восток по направлению к другому городишке — Овручу — и по-тихому потопал в его направлении. Скоро наткнулся на железку. Тут наступил самый сложный момент моего полета, но неведомый московский доброжелатель (прилечу — пожму руку) и тут показал себя с лучшей стороны. В присланном маршруте черным по белому было написано: «…по достижении ж.д. полотна дальнейшим ориентиром будет являться грунтовая дорога, идущая вдоль него. До точки назначения дорога идет восточнее ж.д., после точки — западнее». Короче, оказалось, что забрал я довольно далеко на север и до городишки тянул уже на последних каплях горючки с чихающим мотором. Аэродром искать не стал — кое-как спланировал и плюхнулся на поле севернее города. Только вылез из самолета — меня под белы рученьки и мордой в землю: мол, не шевелись, фашистская гнида. Ну я человек неконфликтный, права качать не стал — только потребовал обязательно сообщить ждущим меня на аэродроме представителям НКВД о прибытии и установить охрану у самолета. За что и получил прикладом по ребрам от чрезмерно рьяного бойца. Потом меня отволокли к ихнему особисту, я этого упёртого барана долго пытался уговорить послать человека на аэродром. Часа два прошло. Когда встречающая команда прибывшего всё же нашла, видок у меня был ещё тот — особист местный больно недоверчивым оказался. Бдительный не в ту степь, мать его! А, ладно! Рёбра не поломали, да и зубы на месте остались. И то хорошо. Откомментировать столь радушный прием времени не хватило. Меня сразу поместили в грузовик вместе с пожитками, потом отвезли на аэродром, и под конвоем из звена истребителей через два часа мы уже были под Москвой.

Вот потом началось! Благо хоть Павел Анатольевич сразу появился, заверил, так сказать, личность. Стандартную процедуру обмена кодовыми фразами сдал на пять, с этим проблем не возникло. А вот после первых слов моего отчета, в которых прозвучало это нехорошее слово — магия, окружающие ожидаемо переглянулись и погнали меня на полное медицинское обследование. Чуть ли не полдня крутили, светили и щупали. Особое внимание привлекли шрамы, оставшиеся после ссешесовского лечения. На них медики чуть молиться не принялись — все поверить не могли, уж слишком те старыми выглядели, а в личном деле не значились. От мозгокрутов так вообще чуть живым ушел. Но ничего. Вердикт, конечно, не объявили, но после обследования все же письмо отдали в руки. Прав был длинноухий: если бы не эта писулька, объявили бы психом, и — здравствуй, дом с желтыми стенами. Слишком уж история фантастическая. А так, после того как документ в руки дали да я послание предъявил, основные подозрения в моем сумасшествии развеялись. Зато выражение глаз Судоплатова и окружающих в момент, когда я руку на документ положил и надпись светиться начала, до конца жизни помнить буду. Да и ребята из четверки после этого действовать поаккуратнее стали: мозги, конечно, мыли, но деликатно — веничком и мыльцем. Ведь могли и по-другому разговор вести. Нет, конечно, на то, что к немцам переметнулся, кололи, но как-то вяло, без души. А вот о недавних событиях выдоили вообще всё, что мог вспомнить. Даже какого-то незнакомого старичка-гипнотизера приводили, но тут ничего не получилось — я гипнозу вообще не поддаюсь, ещё в особом отделе при Бокии проверяли.

20.07.1941 г. В немецком тылу рядом с Пущей

Рядовой Гельмут Крюгер, совершая утренний моцион, неожиданно обнаружил летящую на него «Sprengmine 35», кем-то любовно установленную в туалете. Взрывом рядового откинуло на стену караулки и буквально изрешетило осколками. Как выяснилось, ночью кто-то проник к объекту, который даже не подумали охранять (к туалету), и установил там мину-лягушку. Причем установил довольно остроумным способом — закрепил под небольшим углом на досках настила, уперев в угол стены. Кто бы мог подумать, что для изготовления этой смертоносной ловушки достаточно иметь всего лишь два колышка и кусок тонкой проволоки! С помощью двух колышков, вставленных в щели дощатого покрытия пола, мина была жестко закреплена. А выведенную от взрывателя проволочку аккуратно продели через щель закрытой двери и намотали на выступающую шляпку гвоздя. В принципе, как выяснилось по окончании расследования, жертв могло быть и больше, на расстоянии примерно десяти метров от злосчастного туалета осколки иссекли практически все. Глухая стена сторожки путевого обходчика, использовавшаяся в качестве караулки и выходящая на место трагического события, радостно щерилась на окружающее безобразие свежей щепой в местах попадания осколков. Большое спасибо за малое количество трупов можно было сказать раннему утреннему недержанию мочи у рядового Крюгера — он встал раньше всех, и у туалета не оказалось привычной утренней очереди. Опрос солдат-постовых, находящихся ближе всех к этому злосчастному чуду санитарии, ничего не дал — по их докладу за прошедшую ночь со стороны леса в данном секторе ответственности никто не появлялся. Правда, какой-то злой шутник явился из пустоты и в пустоте пропал. Данный случай, потом, впрочем, неоднократно повторявшийся в различных вариациях минирования на различных участках фронта в течение всей войны, привел к появлению у некоторых ветеранов немецкой стороны так называемого «сортирного синдрома». [1]