Всё как у людей - Шамиль Идиатуллин Страница 4

Вот и старость, подумала Женя, уставилась в лужицу кофе на полу, надо вытереть, пока не разнесли, и с трудом спросила:

– Какая врачиха?

– Плановая, из страховой. Шестнадцатое же сегодня. Забыла?

Женя поморгала. Никитин всмотрелся и сменил тон, пытаясь убрать коробку под мышку:

– Женя… Ты не простыла? Видок чего-то…

– Нормально. Приболела – так врачиха скажет, – сказала Женя и направилась в переговорную.

Врачиха не сказала. Женя вообще не поняла смысла осмотра и даже не запомнила, к чему тот сводился. Зашла, поздоровалась, юркнула за ширму к кушетке, невесть как очутившейся в переговорной, села, расстегивая блузку и впадая в прохладную скуку, а потом поблагодарила и вышла – в застегнутой блузке и почему-то сжимая в кулаке смоченную синим салфетку. Снова заснула, что ли?

Впрочем, состояние было рассеянно-бодрым, не как час назад.

Надо будет давление померить, вдруг из-за его скачков рубит так, подумала Женя и ненадолго зависла, пытаясь вспомнить, мерила ли врачиха ей давление по ходу осмотра, что вообще делала или говорила, да и просто как та врачиха выглядела – старая или молодая, знакомая ли, носатая ли, в очках ли, какого цвета халат. Не вспомнила и решила махнуть на эти мелочи рукой – в сторону мусорной корзины. Заодно и салфетку выбросила.

Ничего страшного Жене явно не сказали, а нестрашного бояться глупо. Живем дальше.

– Жадина-говядина, дальше как? – требовательно спросила Оля.

Женя вздрогнула и обнаружила, что зависла рядом со столом Оли, и та теперь смотрит выжидательно и даже сурово. Больше в офисе не было почти никого. Никитин маячил у дальнего окна, а остальные, видимо, разбежались на обед. Как будто Женя им каждое утро не подтаскивает перекус согласно списку.

Женя проглотила заготовленную шутку про то, что ни новый штамм ковида, ни туберкулез с сифилисом врачиха у нее не обнаружила, и осторожно, стараясь не обижаться сразу, уточнила:

– Чего я пожалела-то?

Оля удивилась – значит, вправду не обидеть хотела, а узнать что-то.

– При чем тут пожалела? Стишок про жадину-говядину в детстве знала?

Женя неуверенно кивнула.

– Дальше как?

– Жадничает, гадина? – предположила Женя.

– Да ладно, – сказала Оля недоверчиво. – У вас так говорили? Вообще, в первый раз такое, прикол. Это же типа теста. Можно сразу определить, откуда ты, – с Москвы, с Питера, с Урала и так далее. Если второй строкой у тебя «соленый огурец»…

– А, помню. А если «турецкий барабан», то из Москвы. Не, у нас…

Женя потерла лоб и посмотрела на Олю, потом мимо нее и озадаченно спросила:

– А это что за зверь?

Оля бегло оглянулась на окно, створку которого осторожно открывал Никитин. По стеклу снаружи елозило, еле слышно повизгивая, что-то похожее на пухлую темную восьмерку.

– Викторыч опять какую-то приблуду приволок, – пояснила Оля, снова утыкаясь в экран. – Окномойщик новой модели. У Викторыча ж договор, в испытаниях участвует, денежки, небось, капают. А мы страдай.

– Почему страдай? – уточнила Женя, не отрывая глаз от окна и зачем-то прикидывая, что быстрее – обогнуть стол Вали, стоящий между нею и Никитиным, или перемахнуть через него, словно кто-нибудь, а тем более Женя, способен перемахнуть через пару метровых мониторов.

Десять, подумала она, переступая с ноги на ногу.

– Потому что ломается всё вечно, – охотно пояснила Оля. – Заправщик кулеров помнишь? А, ты ж сама час потом подтирала. Ионизатор тот чуть все здание не обесточил. И эта балда тоже сломалась явно, будем теперь на сквозняке…

Она еще что-то говорила, но Женя уже не слышала, потому что спешила под гудящее в голове «Четыре. Три! Два!!!» к окну сквозь слишком длинные метры, слишком плотный воздух и слишком веселый сквознячок, спешила, понимая, что не успевает.

Высунувшийся в проем окна Никитин, превозмогая мешающее пузо, одной рукой пытался ухватить дергавшегося на отъезжающей створке окномойщика, а другую руку отрывал от подоконника, чтобы поймать сорванные с ближайшего стола ветром и звучно закувыркавшиеся к окну листки, и медленно, очень медленно задирал толстые колени, обтянутые серыми штанами, сразу оба, запрокидывая сперва растерянное, потом испуганное лицо и цапая правой рукой недостаточно все-таки плотный воздух офиса, а в левой бессмысленно сжимая окномойщика, легко оторвавшегося от стекла и тут же замолчавшего.

Тишину нарушал только долетавший снизу писк светофора.

В этой тишине от писка до писка Никитин медленно вываливался из окна восьмого этажа.

Писк. Взмахнул по кругу руками, ловя ногами пол, до которого не доставал уже сантиметров двадцать.

Писк. Голова исчезла, колени взлетели, поддев так и болтающийся в воздухе листок, и скрылись за подоконником.

Писк. Коричневый полуботинок криво зацепился за угол подоконника, медленно снялся и слетел. Ступня в темном носке юркнула в окно.

Конец, беззвучно застонала Женя, напрягаясь, всмятку, восьмой этаж, центнер, не удержу.

Шлепок, за окном охнули, и в окне охнули. Никитин, хлопнувшийся лопатками и затылком об отделанную плиткой фасадную стену, – от боли и испуга, а Женя, ухватившая Никитина за щиколотку, – от старания.

Руку дернуло, по ребрам и сразу по бедру ударил очень твердый подоконник, в глазах стало красно и тут же сине, шея вздулась и закостенела, предплечья, кажется, сломались в трех местах, а в спине что-то оглушительно лопнуло. Но подошвы, проехавшись по слишком скользкому полу, все-таки остановились, а пальцы не разжимались, и правая рука не отпускала подоконник, а левая рука шла вверх, удерживая, оказывается, и поднимая все ближе к окну неохватную лодыжку, к которой все еще был приделан страшно, невозможно, невыносимо тяжелый Никитин.

Светофор внизу запищал быстрее.

Женя сипло вдохнула, на выдохе вскинула левую руку и повела от плеча назад, с тупым недоумением отшатнувшись от толстых ног и едва не сбившего ее необъятного зада, отшагнула – в спине, плече и коленях опять что-то звонко лопнуло, у ног стукнуло, – развернулась и с длинным стоном опустила руку.

Никитин шумно раскинулся по полу.

Женя с огромным трудом разжала спекшийся как будто кулак.

Нога Никитина грянула на пол. Внизу зашумели машины.

Женя отступила, нашаривая подоконник руками и задом. В грудине было больно. Везде было больно.

Оля смотрела на Женю с дальней стороны комнаты поверх прижатых ко рту ладоней. Глаза были черными и огромными, все остальное – очень белым.

Фигуру Оли перекрывали мониторы на столе Вали. Один был сдвинут. Значит, Женя все-таки зацепила, когда перепрыгивала.

Я перепрыгнула через метровые мониторы, стоящие на столе, подумала Женя. Мысль была твердой, тупой и не способной поколебать равнодушие. Я за полсекунды проскочила через всю комнату, ухватила Никитина за ногу и вытащила его. Одной рукой. Левой. Килограмм сто, если не больше. Сто семь девятьсот. Вытащила, перенесла через подоконник и бросила небрежно, как куриную тушку.