Целитель. Двойная игра - Валерий Большаков Страница 4

– Ин-на-а! – доплыл мамин зов. – Домо-ой!

– Ещё пять мину-уточек!

– Домой, поздно уже!

– Иду-у…

С силой притянув стальные ворота гаража изнутри, я нервно махнул рукой, срывая злость на выключателе, заляпанном краской. Да будет свет.

Резкая вспышка из тесной каморки, которую дядя Вова называл «комнатой отдыха», раскаталась жёлтой ковровой дорожкой, загоняя мрак в тёмные углы.

В гаражном боксе было тепло и даже уютно – гудел огонь в самодельной буржуйке, изгоняя застоявшуюся волглость. Красный накал жарил в печные щели и отражался мятущимися бликами на пыльных экранах сломанных, полуразобранных телевизоров, что прогибали полки стеллажа напротив.

Ещё б «Москвич» стоял на смотровой яме для полного антуражу, но не получалось у семьи Гариных «накопить и машину купить», как взывала реклама в сберкассе. То-олько тысчонку подсоберём – дачу надо строить. Опять начинаем откладывать. Стойко держимся полгода – и тут новый соблазн: «А не махнуть ли нам в Крым?»

Конечно, махнуть! Коктебель, Ялта, Севастополь! Число полученных впечатлений обратно пропорционально сумме сделанных накоплений…

– Ничего, будет и на нашей улице праздник… – прокряхтел я, водружая на верстак механический реликт – пишмашинку 1934 года выпуска.

«Ундервуд Универсал» обошёлся без сложного ремонта. Так только – винтики подкрутил, пружинки заменил, отчистил буквенные колодки, подтянул, смазал и – вуаля. Главное, бумаги не коснуться, не наследить. Лист я вставлял в хирургических перчатках, а вот колотить по клавишам удобнее голыми пальцами.

Самиздатовцы, что перепечатывают брехливые эпохалки Солженицына, уверены: отпечатки литер всех пишущих машинок хранятся в КГБ. Вот и писаются от страха, заслышав неурочный звонок в дверь. Зря мокнут – все шрифты не учтёшь, да и кто мешает их перебить? Что я и сделал, кстати, а то мало ли…

Разогнав тяжкие мысли, роившиеся в голове, будто мушня над вареньем, присел на табуретку в позу пианиста – и заёрзал: а дверь?..

«Конспигация, конспигация и конспигация!» – как завещал великий Ленин…

Выглянув из «комнаты отдыха», я убедился зримо – мощный засов задвинут, враг не пройдёт. О, окно же ещё! На улице смеркается, а у меня тут яркая лампа-соточка…

«Господи, как же ты мне надоел…» – подумал утомлённо.

Я плотнее прикрыл ставни, вводя режим полного затемнения, и вернулся на табурет, умял седалищем неровно вырезанный кусок истрёпанного поролона.

– Чучело… – буркнул, адресуясь к себе, и заправил чистый лист полупрозрачной папиросной бумаги. Подмётное письмо! Всё как в книжках про попаданцев.

Поправив лист, я стянул перчатки и защёлкал клавишами, посматривая, не кончается ли строка – это тебе не ворд-процессор, переноса не будет, лишь механизм звякнет жалобно, и всё – вышел за поля.

Надо успеть дотемна выдать «аналитическую справку» по арабо-израильскому конфликту. Хочется ещё и Африканский Рог зацепить, но тогда у меня не письмо получится, а бандероль.

Дёргая рычаг интервала и вовремя перебрасывая каретку, я печатал:

«Уважаемый Юрий Владимирович!

Извините за рубленый телеграфный стиль – экономлю место.

Мне одному известны губительные последствия советской внешней политики. Мы продолжим нести потери – репутационные, финансовые и человеческие, – если не перестроимся. Нам, СССР, выгоден курс на деконфликтацию с Западом – он принесёт значительные «мирные» дивиденды (например, существенно сократит расходы на оборону). Для зачина скажу, какой линии должна бы придерживаться КПСС на Ближнем Востоке.

Необязательно «дружить» с Тель-Авивом, но будет полезно занять хотя бы нейтральную позицию в арабо-израильских разборках – официально. А неофициально – разваливать ФАТХ и Организацию освобождения Палестины, не гнушаясь ликвидациями; всячески способствовать присоединению к Израилю Западного берега реки Иордан, Иерусалима и Сектора Газа; развивать мультикультурность в общей среде евреев и арабов. Это всё должно стать долговременной программой замирения. Но есть и актуальная задача – тайно поддерживать партию труда «Авода» и её лидеров – Голду Меир, Ицхака Рабина, Шимона Переса. Цель – не допустить прихода к власти в 1977 году блока «Ликуд» и «ястреба» Менахема Бегина, который покончит с социалистической ориентацией Израиля, пусть и слабо выраженной…»

Я размял пальцы. Ох, уж этот мне Ближний Восток! Истоптанный перешеек между полудикой Африкой и разноликой Азией, безрадостная пустыня, выжженная солнцем, за которую упрямо цеплялись древние народы, чьи имена стёрлись прежде Ветхого Завета. Люди гибли за эту землю обетованную с начала времён – под безжалостным накатом фараоновых колесниц, от заржавевших на крови римских клинков или убийственных пулемётных очередей. Здесь лакомо шелестят нефтедоллары и туго-натуго завязываются мудрёные узлы противоречий, распутать которые не в силах ни один смертный. А я всё-таки попробую…

«…Юрий Владимирович, предлагаю установить двухстороннюю связь, – набрал я под конец. – Получаю от вас шифровку по радио с вопросами – и отсылаю письмо с ответами. Ну или делаю закладку. Одноразовый шифроблокнот, раздёрганный на странички, прилагается. Буду на приёме по субботам, ровно в три часа дня…»

Я снова натянул перчатки, умял листочки письма и вложил их в конверт с хвастливыми буквами АВИА. Двадцать против одного, что чекисты ухватятся за вариант «Спрашивайте – отвечаем». Подсуетятся – и денька через три я приму сообщение «номерной радиостанции» из Москвы-матушки. Как Штирлиц.

– Что б ты ещё придумал, – забрюзжал я в манере старого сварливого деда. – Тоже мне, нелегал из будущего выискался…

Открыв лязгнувшую печную дверку, раздражённо пошурудил кочергой, мешая тлеющие угли. Дымное амбре сгоревшего антрацита нахлынуло, перебивая земляной запах картошки – я ещё на каникулах поднял корнеплоды из погреба и пересыпал в ящики. Пусть «картопля» постоит в тепле, ростки выпустит. На Дальнем Востоке мы этот «второй хлеб» в мае сажали, а на Украине самое время – конец апреля. Скоро на дачу…

Выключив свет в «комнате отдыха», осторожно сдвинул засов. Солнце закатилось, и кисейный сумрак уравнял сияние с тенью, бессовестно утаивая краски. Лишь последний свет зари цеплялся за одинокую тучку в вышине, заставляя её стыдливо алеть да наливаться нежным румянцем. Луч бледнел, пока не угас, и хмара тут же поскучнела, подурнела, распухая в серую кучёвку.

– Изнемогла… – пробормотал я, следя за гульнувшим облачком. – Из жара страсти вернулась вновь во хлад и явь…

Вечерняя свежесть одолела теплоту, и я поднял воротник куртки – озяб после прогретого гаража. Никого вокруг, даже голосов не слыхать, только за окнами пересветы – люди пищеварили, любились или смотрели хоккей по телику, как там чехи шведов лупцуют ^[6].