Когда мир изменился - Ник Перумов Страница 4

Удовлетворять оное рыцарь совершенно не собирался. По многим причинам.

– Я… я надеялся на слово Господне…

Некромант поморщился, словно от зубной боли.

– Прошу тебя, рыцарь. Если обеты твоего ордена запрещают тебе говорить…

– Да-да, – ухватился Блейз за соломинку. – Запрещают, по-почтенный некромаг Фесс!..

– Тогда не говори, славный рыцарь Блайс. – Некромант внезапно натянул поводья. – Тпру-у! Прислушайся, почтенный – мне чудится или там кто-то плачет?

Рыцарь Блейз похолодел.

– Н-нет… п-прости, достойнейший… в-ветер?… Э-это не плач…

– Прости, – нахмурился Фесс. – Но я должен проверить.

– Это ветер! – уже почти с отчаянием выкрикнул рыцарь. – Ветер, ничего больше!..

– Пойдём со мной, – некромаг соскочил с двуколки. – Пойдём, лучше тебе не оставаться сейчас в одиночестве, рыцарь.

Блейз беспомощно озирался – неупокоенные в упряжке вновь пялились на него и пялились донельзя отвратно.

Крупный пот струился по лбу и вискам рыцаря, ноги едва двигались. Ужас бился в груди, давил сердце, ледяной змеёй свернулся в животе.

Мягко щёлкнули клинки, покидая гнёзда на древке глефы и грозно сверкнув серебристым.

– Странно, – обернулся некромаг. – Там, впереди – менгир… нет, целый кромлех… ох, не нравится мне это – твой меч, рыцарь, тут может быть жарко. Держись у меня за спиной, если сунутся какие-то мелкие твари… Стой!

Порыв ветра донёс совершенно отчётливый сейчас плач – негромкий и безнадёжный.

– Слыгх! – с отчаянием выдохнул рыцарь. – Заманивает!..

– Не похоже на слыгха, – покачал головой некромант. – Хотя, конечно… слыгхи – бестии редкие, у каждого свой норов, свои повадки… Держись у меня за спиной, почтенный!..

Беги. Беги, Блейз, пока ещё можешь!..

До рубежа менгиров, отмечающих древний погост, уже не так далеко – может, он ещё сумеет скрыться?…

Некромант перед ним хищно пригнулся, взял глефу на изготовку; крался он теперь мягкой охотничьей поступью.

Блейз сделал шаг, затем полшага. Затем четверть. Затем и вовсе остановился.

Сейчас, сейчас, вот за этими кустами…

– Эй? – некромаг удивлённо обернулся. – Досточтимый?…

В следующий миг достойный рыцарь, несмотря на тяжёлую броню, с шумом и треском ринулся напролом через заросли, словно стенобитный таран пронзая кусты, не обращая внимания на шипы, колючки и цепкие плети стелющегося по земле веретенника.

– Блайс?! Стой, куда ты!.. Слыгх!.. Он же рядом!

Некромаг уже пустился было за рыцарем, но тут к плачу добавилось громкое холодное шипение, которое так и хотелось назвать «ядовитым».

– Ах, ты!..

Некромант круто развернулся. Мелькнула глефа, разрубая колючую преграду; впереди высился пологий холм, окружённый, словно челюсть мертвеца, торчащими заострёнными камнями-менгирами, образующими неправильный круг. На вершине самого холма резко и неприятно белел плоский монолит, и на нём неподвижно застыла человеческая фигурка, закутанная в серый плащ.

Некромант замер, досадливо выдохнул. За спиной трещали кусты – почтенный рыцарь Блайс махнул рукой на все доблести своего ордена. Чего он так испугался-то внезапно? Приехал-то сюда один, да и с тем костецом дрался, пощады не просил, труса не праздновал…

Шипение раздалось вновь, холодное, торжествующее. Некромант крутанул глефу над головой, словно боевой шест, лезвия сверкнули, ближайший менгир брызнул каменной крошкой.

– С-с-сшшшы-ы-ы!

Над покосившимися древними столпами взмыла стремительная крылатая тень, метнулась рваным изгибом, словно летучая мышь. Глефа ударила вновь, снесла верхушку менгира, рой острых осколков встретил крылатую тварь в воздухе, словно туча стрел, пронзал её насквозь; камешки вспыхивали, по тёмному летучему силуэту расползались дыры с тлеющими кармином краями. Тень конвульсивно дёрнулась, косо рухнула в заросли, забилась там, затрепыхалась, однако некромант на неё уже не смотрел.

Потому что над завёрнутой в серый плащ фигуркой уже нависало нечто – всё составленное словно из изломанных невероятным образом человеческих рук и ног, обтянутых посиневшей мертвецкой кожей.

– Драуг… драугрот ^[2]… – выдохнул некромант.

Это куда хуже, чем слыгх.

Тварь почувствовала его взгляд, вскинулась; Фесс заметил мумифицированную головку ребёнка, вперившую в него взор горящих жёлтым огнём буркал. В следующий миг он уже прыгнул влево, перекатываясь через плечо, глефа с шипением резала воздух.

Если он что и понимал в здешних мертвяках, так это одно простое правило: на драуга дуром не лезь.

Завёрнутая в серый плащ фигурка на жертвеннике забилась, задёргалась, что-то сдавленно замычала.

Драуг принял решение мгновенно. Растянулся в неимоверно длинном прыжке, перемахнул древний камень, ринулся вниз по склону прямо на некроманта.

Хаотично смешанные и вырастающие друг из друга руконоги вдруг развернулись, из скрюченных пальцев полезли изогнутые когти, жёлто-коричневые, словно старая жжёная кость.

Мертвяк промахнулся самую малость; противник его отшатнулся, извернулся, рубанул. Стальной лепесток чиркнул по неживой затвердевшей плоти, оставил на ней багряный тлеющий след – алое посреди угольно-чёрного.

Нагие ступни с загибающимися полусгнившими ногтями упёрлись в землю, руки судорожно хватали-месили воздух, а крошечная голова младенца, вся усохшая, с провалившимися щеками, распахнула чёрный провал беззубого рта и заверещала.

Над дальним краем кромлеха, над острыми вершинами менгиров вновь поднялась чёрная тень, чернее окружающего мрака. Летела она, правда, с трудом – сквозь разрывы плаща-крыла виднелось небо и даже звёзды. Справа и слева из зарослей послышалось злобное шипение, сквозь сплетение шипастых ветвей глянули красные глаза – каттакины, неупокоенные зомби-звери, напоминающие огромных кошек, тощих, с торчащими рёбрами, лишёнными шерсти – всегдашние спутники драуга.

Но оставленный лезвием глефы огнистый след уже начал расширяться, неяркое багровое тление уходило вглубь, огонь не вырвался на свободу, вместо того, словно с удвоенной яростью от своего пленения, вгрызался и вгрызался в захолодевшую чуть не до твёрдости камня плоть неупокоенного.

Левая рука некроманта очертила в воздухе сложную руну, та вспыхнула, рассыпалась пеплом, и по зарослям, где хрипло рычали каттакины, словно ударил исполинский бич, разрубая ветви и отростки, углубляясь даже в землю; на пути незримого кнута оказалось сразу две твари, пасти распахнуты так, как никогда не раскроет ни одно живое существо, челюсти стоят вертикально, капает ядовитая слюна и невыносимое трупное зловоние наполняет воздух.