Молитва из сточной канавы - Гарет Ханрахан Страница 4

Опять этот смех. Он с ней играет.

Она обнаруживает в себе отвагу. Обнаруживает, что не выбросила нож. Она вгоняет его прямо в податливую, восковую грудь сальника. Его одежда и плоть – одна и та же субстанция: тянучая и рыхлая, как теплый свечной воск, и лезвие входит без сопротивления.

Он опять только смеется, рана затягивается так же быстро, как и открылась, и нож теперь в его руке. Он переворачивает его, тычет книзу, и ее правое плечо внезапно черно и мокро от крови.

Она пока ничего не чувствует, но знает, что боль близко.

Она снова бежит, спотыкаясь, навстречу пламени. Сальник не спешит, ему туда неохота, но гонит ее, понукает ее и посмеивается. Он предлагает ей смерть на выбор – на полном ходу вбежать в огонь и сгореть, истечь кровью тут, на траве, где с жизнью расстался не один вор, или повернуться и дать ему расчленить себя ее же ножом.

Ну зачем она вообще вернулась в этот город?

Жар зарева палит лицо. Воздух настолько горяч, что больно дышать, и она понимает – запах золы и жженой бумаги никогда, нипочем ее не покинет. Сальник подстроил под нее свой шаг и рыскает туда-сюда, постоянно блокируя ее попытки прорваться.

Она устремляется к северо-восточному углу. Эта часть Палаты Закона тоже в огне, но полыхает там вроде бы послабее. Может, она сумеет добраться туда и сальник за ней не пойдет. Может быть, она даже туда доберется и он не успеет срубить ей топором голову. Она бежит, поддерживая кровоточащую руку, а мысли лишь о топоре, готовом в любой миг опуститься, врубиться ей в спину.

Позади смеется и не отстает сальник.

А потом грянул звон: бьет гигантский колокол, и звук этот поднимает Кариллон вверх, выше себя самой, выше темного двора и горящего здания. Она взлетает над городом, воспарив из горелых ошметков, как феникс. За ней и под ней опрокидывается колокольня, и сальник визжит, когда его сокрушают раскаленные глыбы.

Она видит, как Крыс карабкается по крышам и пропадает в темноте на другой стороне улицы Сострадания.

Она видит, как Шпат тяжело ступает по горящей траве, подходит к пылающей груде обломков. Видит собственное тело, лежащее посреди разрухи, под осыпью тлеющих углей. Глаза широко распахнуты, но незрячи.

Она видит…

Покой каменному человеку – смерть. Надо двигаться, заставлять кровь струиться, а мускулы сокращаться. Если нет – артерии и вены станут протоками, вырубленными в скалистой тверди, а мускулы превратятся в замшелые валуны. Шпат вечно в движении, даже когда спокойно стоит. Он напрягает мышцы, подергивается, покачивается с ноги на ногу: под лежачий камень вода не течет – ага, очень смешно. Шевелит челюстью, языком, без конца водит глазами. Особый его страх – отвердение языка и губ. Другие каменные люди владеют секретным языком щелчков и стуков, негласным кодом, работающим даже тогда, когда их уста навеки застынут, но в городе мало кто на нем говорит.

Поэтому, когда все слышат громовой раскат, или что там было, Шпат уже в движении. Крыс быстрее его – однако Шпат поспевает как может. Правая нога подволакивается. Колено онемело и не гнется под каменной скорлупой. Алкагест может его подлечить, если получится раздобыть его вовремя. Лекарство дорого, но замедляет развитие болезни, не дает плоти превращаться в камень. Только его надо колоть подкожно, а ему все трудней и трудней продырявливать свою шкуру и доставать до живой плоти.

Он едва ощущает жар на полыхающем дворике, хотя догадывается – будь на лице побольше здоровой кожи, заработал бы ожог от горячего воздуха. Он оглядывает обстановку, пытается выявить смысл в танце пламени и стремительных силуэтов. Крыс, преследуемый сальником, исчез на крыше. Кари… Кари тут, под сором и обломками башни. Шатаясь, он пересекает двор, молит Хранителей – пусть она окажется живой, но сам полагает, что найдет ее обезглавленной топором сальника.

Она жива. Оглушена. Глаза распахнуты, но незрячи, что-то про себя бормочет. Рядом лужа и горящий фитиль, изогнулся, как разъяренная кобра. Шпат затаптывает фитиль, добивает гадину, потом сгребает Кари в охапку, осторожно, чтоб не задеть голую кожу. Она почти ничего не весит, поэтому он легко несет ее на плече. Поворачивается и бежит по пути, которым они пришли.

Громыхает по коридору, уже не заботясь о шуме. Может, им повезло, может, огонь отогнал сальников. Мало кто отважится на драку с каменным человеком, а Шпат знает, как выигрышно использовать свои размеры и силу. Все равно не годится пытать удачу на сальниках. Не то впрямь придется ставить все на удачу – один удар каменных кулаков разбрызжет эти восковые отливки гильдии алхимиков, но они очень быстры, и будет везеньем этот один удар нанести.

Он проносится мимо изначальной двери на улицу. Чересчур очевидный выход.

Натыкается на здоровые двойные двери с орнаментом и расшибает их в щепки. За ними зал суда. Он был здесь раньше, пришло ему в голову, давным-давно. Когда отца приговорили к повешению, Шпат стоял вон там, наверху, в зрительской галерее. Смутно помнилось, как мать волокла его по коридору, а он висел на ее руке мертвым грузом, отчаянно боясь уходить, но неспособный озвучить словами свой страх. Хейнрейл и другие выстроились вокруг матери, как негласная почетная стража, и сдерживали давку толпы. Пожилые мужчины, пропахшие улицей и выпивкой, несмотря на богатые одежды. И шептали ему, что отец жил правильно и что Братство о них позаботится, уладит любые вопросы.

Теперь это означало алкагест. Шпат волок ногу через зал суда, и она начала болеть. Ничего хорошего – значит, начала обызвествляться.

– Стой на месте.

Человек сделал шаг и загородил дальний выход. Он был одет в кожу и замызганный зеленый полуплащ. За поясом шпага и пистолет, а держит он большой, обитый железом посох с острым крюком на конце. Сломанный нос боксера. Волосы, похоже, откочевали на юг – спасаясь с лысой макушки, они заселили густой лес косматой черной бороды. Мужчина крупный – но всего лишь плоть и кости.

Шпат бросается вперед в самом скоростном для каменного человека темпе. Это напоминает лавину, но мужчина отскакивает вбок, и обитый железом посох слетает вниз, точно под правое колено Шпата. Шпат оступается, врезается в дверной проем, сминает доски своим весом. Он не падает только от того, что впечатался в стену ладонью, кроша обшивку, как сухую листву. Выпускает Кари, и та кувыркается на пол.

Человек откидывает с плеч плащ. На груди его приколот серебряный знак. Он лицензированный ловец воров, охотник за головами. Возвращает пропавшую собственность, осуществляет санкционированную месть за богатых. Не из городского дозора, а внештатный вольнонаемный.

– Я сказал, стой на месте, – говорит ловец воров. Огонь подступает ближе – уже загорается верхняя галерея, – но в низком голосе мужчины ни отзвука беспокойства. – Шпат, это ты что ли? Парень Иджа? А девчонка кто?

Шпат отвечает: сворачивает дверь с петель и швыряет ее, восемь футов цельного дуба, в этого человека. Тот пригибается, ступает вперед и снова всаживает посох, как копье, в ногу Шпата. В этот раз что-то хрустит.