Личник - Игорь Валериев Страница 4

— Дорогие мои названные родственники, прежде чем сесть за стол, позвольте вручить всем подарки, — я приобнял тётку Ольгу. — Ромка, где ты там. Неси баул сюда.

В горницу вошёл раскрасневшийся Ромка и со стуком положил сумку на пол. Я склонился над этим чудом чемодано-сумочного строения и, раскрыв его, достал первый подарок для главы семьи. Дядьке Петро, Степану, Никифору и Семёну я привёз казачьи винтовки Мосина и по сто патронов к каждой. Получив в руки такие игрушки, большие дети тут же защелкали затворами, начали вскидывать винтовки к плечу, целиться.

— Хороша, ох как хороша! — довольный старший Селевёрстов, ещё раз вскинул мосинку к плечу и прицелился. Потом опустил винтовку и приставил её к ноге. — Спасибо тебе, Тимофей Васильевич, за такой царский подарок. Слышать-то слышали, что на вооружение поступили хорошие пятизарядные казачьи винтовки, но видеть ещё не приходилось. Тем более в руках подержать.

Под одобрительные выражения Никифора и Степана, я достал из баула четвёртую винтовку и протянул её Петру Никодимовичу со словами: «Это для Семёна».

— Жирновато для него будет, — помрачнел лицом старший Селевёрстов.

— Дядька Петро, тогда на ваше усмотрение, — я поставил винтовку к стене, а потом достал из баула деревянную коробку и положил её на стол. — Приступим к подаркам для женщин.

Раскрыв коробку, я стал доставать из неё небольшие футляры, обтянутые бархатом, и вручать женской половине семьи Селевёрстовых. Первой открыла футляр тётка Ольга и ахнула. Внутри лежали золотые серьги, кулон с цепочкой с красными агатами.

— Тимофей, мальчик мой, это какие же деньги-то потратил, — женская глава дома Селевёрстовых, достала одну сережку из футляра, восторженно рассматривая её на солнечном свету. — Красота-то какая!

За тёткой Ольгой восхищённо запищали снохи Ульяна и Елена. Я достал из коробки ещё два футляра поменьше и вручил их двум дочкам погодкам трех и четырех лет у Никифора и Елены. Мать сразу перенацелилась на подарки дочек. Взяв у старшей футляр открыла его и, изумленно вскрикнув, произнесла: «Тимофей Васильевич, разве можно такое детям дарить. Эти серьги такие же как у меня».

— Пускай с детства растут красавицами, — ответил я и выложил на стол последний футляр. — Это для Анфисы.

Вновь склонившись к баулу достал из него черкесский кинжал, рукоять и ножны которого были украшены серебром.

— Иван, — позвал я старшего семилетнего сына у Степана и Ульяны. — Тебя в казачата приняли?

— Приняли, Ваше благородие, — блестя глазёнками, ответил мне названный племянник.

— Тогда, это тебе, — я вручил кинжал пацанёнку. — И зови меня дядька Тимофей. Хорошо?!

Дождался ответного кивка мальца, после чего достал из баула хороший охотничий нож в кожаных ножнах и подозвал к себе четырехлетнего младшего Степаныча, который испуганно смотрел на меня, спрятавшись за подол мамкиного платья. Получив нож, малой насуплено посмотрел на меня и спросил.

— А чё это, Ваньке кинжал, а мне тока нож?

— Вот примут тебя в казачата, и тебе кинжал подарю.

— Не обманешь дядька?

— Не обману, — я потрепал мальца по вихрастой голове. — Слово офицера.

Наконец достал из баула последний подарок.

— Дядька Петро, этот кинжал для Ивана сына Анфисы. Его мне цесаревич вручил, чтобы на зубок положить племяшу. А этот нож от меня. Самому вручить не получилось. А когда ещё раз в станицу попаду, не известно, — с этими словами передал кинжал и нож Петру Никодимовичу.

Тут с вопросом влез Иван свет Степанович.

— Дядька Тимофей, а почему Ромке ничего не подарил?

— Все подарки для Ромки на пароходе. А главный подарок перед вами — целый лейб-гвардеец с золотой медалью «За храбрость». Так что теперь за стол, с Вашего позволения дядька Петро. И надо это дело хорошенько обмыть, — я достал часы, открыл крышку. — Хотя времени нам с Ромкой на это осталось пятнадцать минут.

Все засуетились и стали усаживаться за стол, пристраивая свои подарки на свободные места, кроме винтовок, естественно. Те аккуратно составили в один угол. Быстро разлили по стаканам и стопкам. Я себе и Ромке позволил налить только небольшие стопки наливки, на которые была мастерица тётка Ольга. Выпили сначала за меня, потом за Ромку. Дальше мы с новоиспечённым гвардейцем пить больше не стали, а только кушали. За столом народ как-то расслабился, пошли рассказы о том, что в станице случилось за то время, пока меня не было. Каких-либо глобальных изменений не произошло. Слава Богу никто не умер. Зато родилось больше десятка малышей. Все живы. Школа моя жива и процветает. По полосе препятствий вовсю гоняют не только казачат, но и малолеток. Новости все радовали, но время летело быстрее, чем можно было бы рассказать хотя бы основные.

Через пятнадцать минут я с сожалением поднялся из-за стола. За мной встали и все остальные. Вышли на улицу во двор. Встали с Ромкой перед Петром Никодимовичем, который держал в руках икону Божьей Матери, а за ним выстроилась вся семья Селевёрстовых.

— Тимофей Васильевич, три с половиной года назад я впервые сказал тебе спасибо за воспитание сына. Это когда вы вдвоём семерых казаков-малолеток на гулянке побили. Тогда я и помыслить не мог, что один из стоявших передо мной сынов, а я тебя по другому не воспринимал, как взял в семью, в девятнадцать лет станет хорунжим — первым офицером из казаков Черняевского округа. Мало того и первым Георгиевским кавалером в округе. А второй сын в восемнадцать лет будет награждён золотой медалью «За храбрость», станет лейб-гвардейцем и будет охранять Наследника престола! — Селевёрстов замолчал, переводя дух.

В этот момент всхлипнула тётка Ольга, но дядька Петро цыкнул на неё и продолжил.

— Тимофей Васильевич, ты добился того, чего ещё не достигал ни один казак в Амурском войске. Я почему-то теперь уверен, что быть тебе казачьим полковником и даже генералом. Только не забывай о своих корнях, о своей станице, — Селеверстов снова сделал паузу, а я ей воспользовался.

— Не забуду дядька Петро.

— Вот и хорошо, — Пётр Никодимович перекрестил меня иконой, а я, наложив на себя крест, поцеловал её.

— А тебе, Селеверстов Роман Петрович, хочу пожелать нести службу достойно, не уронить чести нашей семьи.

— Клянусь в этом батя, — Ромка широко перекрестился и поцеловал лик Божей Матери.

Селевёрстов еще раз перекрестил меня и Ромку.

— Идите и служите, — после чего отвернулся, пытаясь скрыть слёзы.

Тут с рыданиями Ромку обняла мать. Вперёд выдвинулись старшие братья. Прощание несколько затянулось. Но через пять минут мы наконец-то вышли со двора и направились к трактиру.