Небо без звезд - Джоан Рэнделл Страница 4

Конечно, всегда можно было сказать родителем, что сегодня ей на Зыбуне не повезло. Но если она хочет утаить главную добычу – медальон из Первого Мира, – их надо будет чем-то отвлечь. Мать ни за что не поверит, что Шатин вернулась с Зыбуна с пустыми руками. Еще не дай бог что-нибудь заподозрит: скажет отцу, тот начнет вынюхивать. А уж если месье Ренар примется вынюхивать, добра не жди.

Она смотрела на жалкую половинку лепешки в руке. От одного ее вида в животе заурчало. Шатин откусила немножко, сдерживая себя, стараясь растянуть удовольствие подольше, хорошенько работая челюстями. Но голод быстро взял вверх. Она проглотила недожеванный кусок, ощутила, как ком противного теста из цветной капусты протискивается в горло, и тут же нацелилась откусить еще.

Но не успела вонзить зубы в плотную корку, потому что услышала в темном коридоре пронзительный вопль. Вглядевшись, Шатин рассмотрела сидящую на полу перед входом в купе женщину. Та тщетно пыталась приложить к груди орущего младенца. Ребенок корчился, и его визг рвал Шатин душу, как тупой нож рвет жесткое переваренное мясо.

Сумеет ли она когда-нибудь слушать младенческий плач спокойно, так, чтобы внутри все не разрывалось?

Девушка попробовала отгородиться от этого звука, но казалось, что чем больше она старается, тем громче орет младенец.

– Вот еще не хватало, – простонала Шатин. – Эй, горе-мамаша, ты что, не можешь его заткнуть?

Она ждала, что женщина в ответ накинется на нее. Так уж здесь было заведено: вспышки гнева перебегали от одного обитателя Трюмов к другому, как луч света в бесконечном зеркальном коридоре.

Но вышло иначе. Женщина безнадежно взглянула на Шатин темными глазами и заплакала.

– Прости, – всхлипывала она, пряча лицо в черном пушке на голове младенца. – Мой сын плачет, потому что у меня нет молока. Да и откуда бы ему взяться? Груди у меня от голода пересохли.

У Шатин от стыда загорелись щеки. Она повернулась спиной к женщине с ребенком, чтобы сбежать, найти обходной путь к своему купе, – лишь бы не проходить мимо них. Но ноги отказывались ей повиноваться. Как будто парализатор от плеча ушел вниз и засел теперь в пятках.

– Муж у меня работает на картофельной ферме, – хлюпала носом женщина. – Он хорошо зарабатывал, но поранился. А моих фабричных жетонов не хватает.

Кусок хлеба потяжелел в руке Шатин. Она уставилась на лепешку, которую украла.

Да, украла.

Потому что тоже изголодалась.

Потому что эта женщина – живое доказательство: играя по правилам, все равно останешься голодным.

А младенец никак не умолкал.

Чуть не взвыв от бессильной досады, Шатин развернулась и направилась к матери с ребенком. Она не остановилась возле них, а просто швырнула женщине кусок капустной лепешки и пошла дальше.

За спиной ее раздавались восклицания:

– Oh, merci! Merci, ma chère! ^[7] Тебя нам Солнца послали!

Но Шатин не останавливалась. Она даже ускорила шаг, а потом перешла на бег. Голодные вопли младенца преследовали ее по коридору, гнались за ней, слишком живо напоминая прошлое, от которого она убегала целых двенадцать лет.

Она остановилась только у двери своего купе. Девушка запыхалась, и в животе у нее снова бурчало.

Шатин и сама не верила, что сделала то, что сделала.

Та лепешка кормила бы ее не один день. А она ее отдала, будто еда была лишней. Будто у нее было хоть что-то лишнее.

Шатин тряхнула левой рукой: пальцы уже гудели, чувствительность понемногу возвращалась. Она протянула руку к замку и замерла, услышав голос матери, который грохотал внутри, сотрясая хлипкие стены коридора и угрожая снести то, что осталось от двери:

– Тридцать пять процентов?! Да ты никак из ума выжил или меня за дуру держишь, если решил, что я отдам старой воровке больше десятой доли!

«Fantastique! ^[8]– сказала себе Шатин. – Мамашка опять в своем репертуаре».

Судя по всему, отец только что вернулся с последнего дела и родители вновь поссорились в ходе дележки. Они вечно что-то делили.

Шатин вытащила из-за голенища вторую половину лепешки. Ровно обкусала край, чтобы он выглядел отрезанным, а не оторванным. Когда крошки хлеба попали на язык, бедняжке пришлось напрячь всю волю, чтобы не запихнуть добычу в рот целиком: еще чуть-чуть – и от лепешки остались бы одни воспоминания.

Только возвращая кусок лепешки в сапог, она заметила, что черная ткань штанов лопнула над коленом. Должно быть, порвала, когда ползла по мосткам, спасаясь от дроидов.

Шатин вздохнула. На штанах и без того уже зияло столько дыр, схваченных проволокой, обрывками цепочек и прочим подобранным по Трюмам хламом, что латать было почти нечего.

Распрямившись, девушка прислушалась к голосам за дверью. Мать, кажется, закончила свою обвинительную речь. Шатин провела левой ладонью перед замком.

«Доступ предоставлен», – прошипела защелка, и Шатин, тихонько открыв дверь, проскользнула внутрь.

А ведь когда-то купе были сверкающими от чистоты каютами с настоящими дверями и водопроводом с проточной водой, а плита в них не блеяла, как овца в родах. В эти дряхлые трущобы они превратились не сразу.

Впрочем, купе Ренаров до сих пор считалось одним из лучших в Трюмах. Когда отец возглавляет банду «Клошаров», семье перепадают кое-какие удобства вроде собственной кухни, места на верхнем уровне и двух спален вместо одной. У третьего сословия и отдельные купе-то бывали не всегда. Иные ночевали в старых грузовых доках, теснясь на грязных нарах, поднимающихся ярусами до потолка.

А вот индивидуальных туалетов не было даже в купе. Из общественных уборных исправна была от силы половина, отчего в Трюмах вечно пованивало.

Когда Ренары, проделав путь чуть ли не через всю планету, перебрались из Монфера, где держали постоялый двор, в Валлонэ, Шатин сперва целые дни проводила на улице (там воздух все-таки был посвежее), а ночами с трудом сдерживала рвоту. Но со временем она притерпелась.

Просто удивительно, к чему способен привыкнуть человек.

Войдя в купе, Шатин, как и ожидала, увидела отца за столом в гостиной. Он пересчитывал солидную кучу блестящих круглых пуговиц в форме Солнца. Помнится, он говорил, что подвернулась «работенка» на одежной фабрике. Вот и результат. По форме Шатин определила, что пуговицы предназначались для мундиров офицеров из Министерства. Чистый титан, и папаша их, конечно, переплавит в слитки драгоценного серебристого металла, которыми на Латерре можно расплачиваться.

Как и следовало ожидать, титан доставался только второму и первому сословию. Третьему начисляли за работу очки и платили жетонами – или, как их здесь называли, ларгами, – еженедельно переводя деньги на личные счета. Но это, разумеется, лишь в том случае, если вы, будучи законопослушным гражданином, регулярно являлись на назначенную вам Министерством работу, чего ни Шатин, ни ее родители сроду не делали.